Демонстрантов теперь уже не было видно. Не более часа на улице будет еще светло, а потом на город спустится вечер, и с ним придет время закрытия всех заведений. Улицы опустеют; угаснет день, и в наступившей тьме сольется с вечностью воспоминание об этом летнем воскресенье.
Части румынской армии, как стало известно из достоверных источников, достигли окраины города, где их встретила с поднятым белым флагом машина военного министра Хаубриха и бургомистра Харрера; командующий румынской армией заявил, что не имеет приказа о вступлении в Будапешт. В конце шоссе, ведущего из Юллё, румынское командование облюбовало для своих частей кавалерийскую казарму; прошел слух, что даже в том случае, если кто-либо из офицеров румынской армии и войдет в город, то посещение это надлежит расценивать лишь как визит гостя.
— За все это следует благодарить Романелли! — с жаром утверждали дядюшки, сидевшие на террасах кафе. — Антанта ни в коем случае не бросит нас на произвол судьбы, и особенно сейчас, когда у нас воцарилась точно такая же демократия, как на Западе.
— Официант, воды!
Особенным доверием они почему-то почтили Ллойд Джорджа.
— Ночевать можете у меня, — вдруг обратился к Эгето Надь. — Правда, у нас тесновато, больна мама, но…
— Я ухожу, — ответил Эгето.
— Как? — удивился Надь.
— Я возвращусь в В.
— Вас прикончат, — раздельно проговорил Надь.
Эгето молчал.
— Скажите, — спустя некоторое время снова заговорил Надь, — кто вас там ждет?
— Должно быть, никто, — задумчиво ответил Эгето.
Они брели по бульвару, пробираясь сквозь водоворот воскресной толпы. Из кинематографа хлынул новый поток публики, и люди щурились от яркого света и лениво протирали глаза. В начале бульвара Йожефа с четырехэтажного здания Дома печати снимали исхлестанный дождями, полинявший плакат, который висел там с 23 марта.
КРАСНАЯ ГАЗЕТА
ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!
На значительной высоте перед фасадом дома, стоя на мостике, подвешенном на канатах, двое рабочих вращали ручную настенную лебедку и медленно спускались вниз.
— Ишь как торопятся, — негромко сказал Надь, и на висках его вздулись вены.
— Даже в воскресенье! — воскликнул, схватив его за руку, Эгето.
У кафе «Эмке» несколько солдат-инвалидов — один слепой, а другие на костылях — продавали сигареты. Когда Надь и Эгето вышли на проспект Андраши, солнце уже давно провалилось за Буду. Смеркалось. Надь проводил Эгето до Западного вокзала.
— Улица Нап, семнадцать, третий этаж, пять, — сказал он на прощанье и, пожав Эгето руку, расстался с ним.
