Аустерлиц | страница 72

они, наверное, что-то ремонтировали, но издалека казалось, будто это черные пауки барахтаются в своих сетях. — Не знаю, сказал Аустерлиц, что все это значит, пока же я намерен продолжить поиски отца и Мари де Вернейль. Было уже почти двенадцать часов, когда мы попрощались перед станцией «Гласьер». Прежде, сказал Аустерлиц напоследок, здесь были болота, которые зимой замерзали, так что люди могли кататься на коньках, так же как в Лондоне перед дворцом епископа, добавил Аустерлиц и вручил мне ключи от своего дома на Олдерни-стрит. Я могу в любое время, когда мне только заблагорассудится, разместиться там и спокойно брать все, включая черно-белые фотографии, — единственное, что останется от его жизни. А еще мне непременно следует как-нибудь не полениться и позвонить в звонок у ворот, скрытых в нише примыкающей к его дому кирпичной стены, потому что за этой стеной — из окон его дома этого не видно — находится место, усаженное липами и сиренью, где начиная с восемнадцатого века хоронят членов общины ашкенази, среди которых реббе Давид Тевеле Шифф, и реббе Самуил Фальк, и Баал Шем из Лондона. Он сам, сказал Аустерлиц, обнаружил это кладбище, с которого к нему, как он предполагает, и залетали ночные бабочки, всего лишь за несколько дней до своего отъезда из Лондона, когда впервые за все те годы, которые он прожил на Олдерни-стрит, увидел, что ворота открыты. Внутри, по дорожкам между могилами, прохаживалась поразительно крошечная старушка, лет семидесяти,

в домашних тапочках — служительница, как выяснилось чуть позже. Сопровождала ее крупная, почти с нее саму ростом, седая бельгийская овчарка, которую звали Билли и которая была необычайно труслива. Глядя на эту пару среди весенних лип с просвечивающими на свету листочками, сказал Аустерлиц, можно было подумать, что ты попал в сказку, которая, как и сама жизнь, успела состариться за истекшее время. Эта история о кладбище на Олдерни-стрит, рассказав которую Аустерлиц распрощался со мной, все не шла у меня из головы, вот почему, наверное, я на обратном пути вышел в Антверпене, чтобы еще раз заглянуть в ноктуарий и съездить в Бриндонк. Я провел беспокойную ночь в отеле на площади Астридплейн, в отвратительном номере, оклеенном коричневыми обоями, с окнами, выходившими во двор, на брандмауэры, трубы и плоские крыши, отделенные друг от друга колючей проволокой. Кажется, в городе в тот день шло какое-то народное гулянье. Во всяком случае до самого раннего утра было слышно завывание пожарных и полицейских сирен. Проснувшись и еще не стряхнув с себя остатки тяжелого сна, я смотрел на тоненькие серебряные