Аустерлиц | страница 71

Когда мы накануне моего отъезда из Парижа встретились еще раз с Аустерлицем утром на бульваре Огюста Бланки, чтобы выпить на прощание кофе, Аустерлиц рассказал о полученной им вчера от одного сотрудника Центра документации на улице Жоффруа-Л’Анье справке, согласно которой Максимилиан Айхенвальд был интернирован в конце 1942 года в лагерь Гюрс, и вот теперь он, Аустерлиц, намерен отыскать это маленькое местечко, находящееся где-то на юге, в предгорьях Пиреней. Странным образом, так сказал Аустерлиц, несколько часов спустя после нашей последней встречи, когда он, на обратном пути из Национальной библиотеки, пересаживался на Аустерлицком вокзале, у него возникло чувство, что он приближается к отцу. Как мне, вероятно, известно, в прошлую среду работа железнодорожного транспорта была частично приостановлена из-за забастовки, отчего на вокзале было непривычно тихо, и от этой тишины ему почему-то пришла в голову мысль, что отец, скорее всего, уехал из Парижа после прихода немцев именно с этой станции, которая находилась ближе всего к его квартире на улице Барро. И мне представилось, сказал Аустерлиц, как он стоит у окна вагона отправляющегося поезда, и я увидел, как поднимаются белые клубы пара из трубы тяжело сдвинувшегося с места локомотива. Как в полусне бродил я потом по зданию вокзала, по лабиринтам подземных переходов, спускался, поднимался по лестницам над перронами. Этот вокзал, сказал Аустерлиц, был всегда для меня самым загадочным из всех парижских вокзалов. Когда я учился в университете, я проводил тут помногу часов и даже написал нечто вроде сочинения о его истории и внутреннем устройстве. Особенно меня тогда восхищало то, как поезда метро, следующие со стороны Бастилии, пересекают Сену, а потом заезжают по железному виадуку на верхний этаж и словно бы проглатываются фасадом. Вместе с тем я всегда испытывал некоторое

чувство тревоги от притаившегося за этим фасадом еле освещенного и почти совершенно пустынного зала, внутри которого возвышался грубо сколоченный из балок и досок помост с какими-то стойками, напоминавшими виселицы, и разными ржавыми железными крюками, предназначавшийся, как мне было объяснено впоследствии, для хранения велосипедов. Но когда я однажды воскресным днем, в самый разгар каникул, впервые вступил на этот помост, я не увидел там ни одного-единственного велосипеда, и, может быть, именно поэтому, или скорее даже из-за голубиного пуха, которым было тут все устлано, у меня создалось навязчивое впечатление, будто я попал на место безнаказанного преступления. Примечательно, сказал Аустерлиц, что эта мрачная деревянная конструкция существует и по сей день. Даже голубиный пух и тот не разлетелся. И темные пятна тоже остались, от вытекшей смазки, или морилки, или чего-нибудь другого, неизвестно. Был еще один неприятный момент: когда я стоял тем воскресным днем на помосте, разглядывая художественную решетку в верхней части северной стены, я вдруг заметил там, у самой верхней кромки, две крошечные фигурки, болтающиеся на канатах, —