К семидесятым бурная коммунальная жизнь стала постепенно стихать. Кто получил, наконец, долгожданное отдельное жилье, кто уехал, кто просто умер. На кухне стало просторнее и тише, звонок над входной дверью не заливался больше соловьиными трелями круглосуточно, часть комнат стояла запертая. Из остатков «старой гвардии» в квартире осталось всего двое – старик Кирилл Геннадьевич, бывший преподаватель техникума, теперь же бодрый пенсионер, вечно что-то стругавший у себя в комнате на подоконнике, и Вероника, когда-то прибывшая в квартиру номер двадцать пять в виде перевязанного розовой лентой свертка, бродившая по общему коридору румяной школьницей с крахмальным бантом, возвращавшаяся под утро с лихих гулянок и получавшая громким шепотом выговоры от родителей двадцатилетняя вертихвостка. К своим тридцати с гаком Вероника похоронила обоих родителей и занимала комнату одна.
Вероника, в ранней юности уступавшая многим более стройным и задорным на вид сверстницам, в последние годы расцвела какой-то особенной, подчеркнуто женственной теплой красотой. Ее тщательно выкрашенные бледно-золотые волосы, мягкими волнами обрамлявшие нежный овал лица, широко распахнутые голубые глаза, во взгляде которых странным образом смешивались наивность и искушенность, чуть вздернутый нос, сочные губы, ямочки на щеках, пышная грудь, округло выглядывавшая из всегда низкого декольте, действовали на мужчин безотказно. В присутствии Вероники, такой мягкой, милой и беззащитной в этом жестоком мире, недалекой хохотушки, готовой немедленно восхищаться и преклоняться перед мужской силой и интеллектом, любой распоследний зачуханный библиотекарь, страдающий язвой желудка, казался себе брутальным альфа-самцом. И далеко не каждому поклоннику приходило в голову, что за уютной внешностью, восторженными глазами и звонким смехом могут скрываться изворотливый ум и циничная, лишенная иллюзий натура.
Вероника числилась машинисткой в какой-то конторе, однако главной ее должностью, обеспечивающей небедное существование и устойчивое положение в некотором обществе, было звание штатной фаворитки при крупном партийном боссе. Где и когда умудрилась ушлая девица заполучить этакого выгодного папика, никто не знал, как, собственно, и самого почти мифологического персонажа не видел – Вероника блюла тайну имени своего высокопоставленного клиента с неожиданной стойкостью. Однако весь дом был в курсе, что пару раз в неделю по вечерам за ней приезжает блестящая черная «Волга», в которую наглаженная, завитая и благоухающая духами Вероника впархивает легко, как беспечная лесная нимфа, и уносится куда-то в ночь. Известно было также, что в свободное от партийного бонзы время скучающая Вероника привечает юных томноглазых мальчиков, встречает их на пороге, завернутая в шелковый халат, берет теплой ладонью за запястье и уводит к себе в комнату, откуда потом доносятся лишь тихая музыка и приглушенный смех. Соседские бабки, в любую погоду восседавшие на посту во дворе, увлеченно осуждали Веронику, презрительно шипели вслед и похвалялись между собой, что сразу знали, как эта лярва белобрысая кончит. Та же, проходя мимо, приветливо со старухами здоровалась, словно и не слыша обращенных ей в спину эпитетов, безмятежно улыбалась и уплывала в какую-то свою, нездешнюю, немыслимую для простых советских тружениц, таинственную и порочную жизнь. И старухи, посовещавшись, сходились на том, что Верка – баба хоть и гулящая, но не злая, и что мужика б ей хорошего, чтоб дурь повыбил, глядишь, и выправилась бы.
