Тут старик упустил нить рассказа и, замолкнув, растерянно забегал глазками. На оживленном еще секунду назад лице его изобразилось страдание. Он мучительно вспоминал, о чем говорил только что.
— Да! — обрадовавшись, что вспомнил, продолжал он. — Да так вот, значится, пондравился секретарю наш Кистинтин, а он уже тогда бригадёром тракторным был: с детства Костёнка к машине рвался. И такой до нее смышленый, что, кажется, все ее нутро навылет видит… Пареньком еще у сенокосилок и лобогреек крутился… Как его, бывало, ни гонят, как уши ни рвут, а он все у машин. Попозже, когда первый трактор в наши горы пришел, парнишка и вовсе с ума спятил… Бывало, дозволит ему тракторист, и он разбросает весь трактор на части, вычистит, смажет и соберет с превеликой радостью. Просит только об одном: дать ему кружок объехать, в крайности хоть за баранку подержаться…
Да, так, значится, пондравился районному секретарю Кистинтин, и, как он ни упирался, как ни отбивался, секретарь его из метееса в председатели… А сам чуть не каждую неделю к нам. И вот, значится, стал Костёнка опять прихватывать на стороне… И то, скажите, как он только ладит с бабами? Не иначе, слово такое знает. Все за него стеной стоят. Как перевыборы — ихняя большина! Есть у него что-то такое, у пса, — старик перешел на таинственный шепот, все время опасливо поглядывая на дверь кухни. — Вот не дожить мне до светлого воскресенья — есть! — И, поймав недоверчивую улыбку Леонтьева, покачал головой. — Не знаю, как вы его теперь и сымать будете. Ой, не знаю!
Самовар поспел: его бурное клокотание было слышно в горнице. Павел Егорович, опасливо взглянув на дверь в кухню, снова завелся:
— Одним словом, тяжелая, тяжелая положения в нашем колхозе. Возьмите в твердый разум рассуждение трезвого мужика: председатель — распутник, секретарь — бабощуп. Кому будешь жалиться? Попробуй с длинным языком высунуться: под корень отрежут! Из печеного яйца живого цыпленка выведут… А теперь, — старик высоко вскинул лысую голову, — теперь многие приободрятся… Большая завтра будет битва!
На пороге появилась Аграфена Парамоновна, и свекор заторопился.
— Я беспременно первый явлюсь. Я ему, Кистинтину-то Садоковичу, хороший гостинчик приготовил… Я его этим гостинчиком, как быка молотом, по кучерявому затылку хлобыстну…
— Кушать пожалуйте, дорогие гости! — пригласила хозяйка. — И дед-то вас замучил, и я заморила… Извиняйте.
Огорченный старик тяжело вздохнул и тоже поднялся с лавки.
