Старик усмехнулся.
— Ну что ж, тебе видней, — сказал он и, гордый за внука, подумал: «Правильно решил!»
Стояла та золотая пора осени, которую по яркости красок, по нежнейшей голубизне утреннего неба да по кристаллической прозрачности воздуха, приближающего далекие хребты гор, можно сравнить только с весной.
Дорога в Войковскую МТС почти все время шла долиной порожистой, грозно ревущей на перекатах реки. Порой дорога перескакивала реку жиденьким деревянным мостом, порой оборванные концы ее соединял утлый паром, а иногда она взбегала на обрывистые бомы и оттуда снова ныряла в долину, петляя бок о бок с капризно изгибающейся, прозрачной до дна рекой. Долину река рассекала надвое. По обе стороны рыжая от сжатых хлебов и ометов свежей соломы, стиснутая далекими горами степь. Потом горы опять придвинулись ближе, степь кончилась, пошли увалы в светлых березовых перелесках.
Андрей сидел в машине рядом с шофером и, не отрываясь, смотрел в ветровое стекло. Шофер, совсем еще молодой парень с крупным носом, со смоляным чубом, выбившимся из-под запачканной, утратившей первоначальный цвет фуражки, вел «газик» без малейшего напряжения. Время от времени он косил озорным глазом в сторону молчаливого спутника и многозначительно улыбался в висевшее перед ним зеркальце. Улыбка предназначалась молоденькой загорелой девушке, помещавшейся на заднем сиденье.
И всякий раз, когда он озоровал так, девушка хмурила черные, чуть выгоревшие брови и строго сжимала маленький, властно изогнутый рот. Весь вид ее в эти мгновенья говорил Ваське Лихарю, как все звали в Войковской МТС директорского шофера Василия Лихарева: «Перестань! Не видишь, человеку не до нас!» Но предупреждения девушки были совершенно напрасны: Андрей не замечал, что творится рядом. Он смотрел на знакомую по дням минувшего детства долину, на меняющуюся с каждым поворотом реку, на утесистые, крутые ее берега, унизанные темно-оливковыми узкоперыми пихтами и пылающими, точно свечи, березами да налившимися рдяной ярью калиновыми кустами. С каждой минутой на душе молодого агронома становилось легче, спокойнее. Словно чья-то ласковая рука утишила боль. Неясные, смутные голоса звали его к новой жизни, что-то обещали, нашептывали ему, как нашептывает лепет горного ручья истомленному жаждой и зноем путнику, возвращающемуся в отчий дом.
Андрей всегда считал Алтай своей родиной, хотя родился он в людном подмосковном селе, переполненном суетными дачниками.
