— Я говорила тебе, что ей бы, бесстыжей, вертихвостке, только в куклы играть…
— Куклы-то они куклы, да тут что-то уж не куклами пахнет.
* * *
На вокзал приехали на трех машинах. Провожали «друзья-однополчане» Корнева, — два, как братья, похожих друг на друга толстяка полковника с женами, Алексей Николаевич, бережно державший под руку вконец ослабевшую Ольгу Иннокентьевну, Неточка с двумя бесцветными, еще ярче оттенявшими и без того ослепительную ее красоту, подругами по студии, и отец, не отходивший от сына.
— Постарайся хотя бы в районный центр к деду… А может быть, знаешь, я все-таки позвоню, а? — непривычно робко спросил сына генерал.
— Нет, папа!.. Разреши уж с первых шагов мне… самому…
— Ну, хорошо, хорошо… — поспешно согласился отец, и мужественное его лицо как-то обиженно сморщилось.
Лицо матери было в слезах. За дни сборов Ольга Иннокентьевна заметно сдала. Пропала гордая ее осанка, живые зеленые глаза утратили всегдашний блеск и, точно подернутые голубоватым пеплом, потухли, как угли в перегоревшем костре.
— Из Москвы в Сибирь… добровольно… — до самой последней минуты Ольга Иннокентьевна считала это непоправимой глупостью и приписывала все только слабости своего характера и потворству мужа.
Алексей Николаевич склонился к плечу генеральши и что-то говорил ей, но она только отрицательно качала головой и все смотрела на сына.
Минуты перед отъездом тянулись нестерпимо: разговор не клеился. В купе было тесно: решили выйти в коридор. Полковник извлек из огромной, словно чемодан, сумки своей супруги бутылку коньяку и нарезанный ломтиками лимон. Раздвинув серебряную походную стопку, он осторожно наполнил ее пахучей золотистой влагой и торжественно произнес:
— По русскому обычаю — посошок, а по казачьи — стремянную!.. Иначе не будет удачи молодому агроному на целине. Твое здоровье, Андрей!..
Выпили все. Даже Неточка и ее подруги отхлебнули.
Подошли последние минуты. Ольга Иннокентьевна прижала голову сына к своей груди:
— Береги себя, Андрюшенька, и пиши с каждой большой станции, хотя бы открытки…
Алексей Николаевич повел ее к двери.
— Ни о чем не прошу, ни о чем не предупреждаю: все знаешь сам… — поцеловав сына, генерал глуховато закашлялся и, ссутулясь, не обертываясь, пошел из вагона.
Неточка была непроницаема. Дома она сегодня и играла и пела больше, чем обычно, сейчас примолкла, но не смущенно, а с каким-то, как казалось Андрею, дерзким вызовом. К нему она подошла последней и молча протянула руку. Андрей напряженно ждал этого момента. Все эти дни ему хотелось подойти и грубо, прямо сказать ей все. Но он только крепче стискивал зубы, подавляя в себе это желание. И вот она протянула ему свою узкую руку. Андрей задержал ее тонкие пальцы, в упор взглянул на нее. Лицо Неточки оставалось непроницаемым, и он молча выпустил ее пальцы, даже не пожав их.
