Третье поколение Дорониных рыбачило на Камчатке к тому времени, когда Семёна призвали на военно-морскую службу. Семёнов дед, Прокофий Семёнович, подался сюда с Каспия ещё в двадцатых годах. В ту пору на камчатских рыбалках посезонно работали неводчиками японцы с Хоккайдо. Они приводили с собой кавасаки с моторами фирмы «Симомото» и в секрете от русских кроили и шили ставные неводы.
Давно уже на Камчатке и неводчики свои, русские, и неводы скроены и сшиты собственными руками, и кавасаки срои, построенные во Владивостоке или Петропавловске-Камчатском.
Хочется добавить ещё, что не верно, будто все боцманы — любители прихвастнуть, «потравить», выражаясь по-моряцки. Семён Доронин, напротив, принадлежит к той породе моряков, которые попусту рта не открывают и при чьём-либо намёке на их личные заслуги начинают рассказывать о заслугах других.
Узнав всё это о Доронине от капитана третьего ранга Баулина и земляка Семёна- рулевого Игната Атласова (не от Владимира ли Атласова, открывателя Камчатки, пошёл его род?), я и не пытался расспрашивать боцмана о личных боевых делах, хотя грудь его украшали медали «За отвагу» и «За отличие в охране государственной границы СССР».
Но не мог я не спросить у Доронина, что это за лекарство такое он придумал, чтобы обратить Алексея Кирьянова в морскую веру и излечить от хандры.
— На океанской водичке лекарство, — добродушно усмехнулся Доронин, когда мы с ним расположились покурить на мысу, над Малым проливом.
— Алексей тоже любил на этих камушках сиживать, — добавил он, набивая трубку.
— И часами смотрел, как волна бьёт о берег, — вспомнил я рассказ Баулина.
— Будто повинность отбывал, — подтвердил Доронин. Он с наслаждением затянулся, примял большим, пожелтевшим пальцем табак. — По правде сказать, я и до разговора с капитаном третьего ранга соображение имел, что неспроста Алексей особняком держится. Ни одного дружка у него нет, смеяться вроде бы от рождения не умеет и, кроме «да», «нет», будто и слов не знает. Не иначе, как у парня что-то камнем на душе лежит, какая-то заноза в сердце засела. В прямую пришвартовываться к Алексею с расспросами я остерегался. Иному ведь человеку легче душевную боль в одиночку пережить. О том, что у него в черноморской школе приключилось, мне, как говорится, в общих чертах было известно. Однако после того, как товарищ Баулин рассказал всё в подробностях да ещё добавил насчёт письма, что Ольга Захаровна привезла Алексею, я решил: «Баста! Нельзя больше оставлять парня один на один со своей хандрой, не по-партийному получается». А тут ещё, как на грех, у него две новые крупные беды по службе вышли. Совсем он после этого в уныние впал.
