- Красивая девушка, правда?
Сапожник пожал плечами.
- Ничего, хорошенькая. - Он замолчал на миг и дернул себя за ус. - Чтоб господь покарал этих басурман! - сказал он вдруг изменившимся голосом. - Ментик-то мой они вернут? Верхнюю рубаху не жаль. Стащили ее с меня, да бог с ней. Но вот ментик…
- А когда вы уехали из Буды? - продолжал допытываться Гергей.
- Три дня назад удрал. Только лучше б не удирал. Хуже, чем здесь, мне бы и там не было. А турки все же сущие собаки. В Нандорфехерваре они поклялись, что никого не тронут, а весь народ в крепости изрубили. Так ведь?
- Неужто вы думаете, что и Буда попадет в их руки?
- Наверняка попадет.
- Почему же наверняка?
- А потому, что уже больше недели турецкие духи служат в нашем храме свою мессу.
- Что такое? Что вы говорите?
- Верно, верно… В храме Богородицы каждую полночь зажигаются огни и слышится «Иллаллах»: турки орут, кричат, славят своего бога.
- Этого быть не может!
- Ей-богу, правда! Вот так же было и в Нандорфехерваре. Там тоже каждую ночь слышалось из храма турецкое пение, а через неделю турки взяли крепость.
Гергей вздрогнул.
- Это все пустяки, суеверие.
- Уж как хотите, но я сам видел и своими ушами слышал. Иначе разве я ушел бы из крепости!
- Так вы потому и удрали?
- Конечно! Семью свою я еще перед усобицей с немцами отправил в Шопрон, к бабушке. Поехать с ними не мог - жалко было хорошие заработки оставить. Вы же, барич, знаете, как только господа дворяне приезжают в Буду, они первым делом заказывают себе новые башмаки. И господину Балинту Тереку я тогда сшил башмаки. Его милости господину Вербеци[23] тоже. И еще его милости господину Перени.
Не успел сапожник закончить свой рассказ, как Хайван схватил его за шиворот, приподнял, точно котенка, и отшвырнул шагов на десять от Гергея.
Сапожник со стоном упал на траву. На его месте устроился Хайван.
- Ты сказал, что умеешь и читать и писать. Так вот я покажу тебе кое-что.
Он вытер обе пятерни о шаровары и снял со спины белую торбу из воловьей шкуры, еще раз вытер пальцы и, порывшись в торбе, вытащил из нее связку сложенных листиков пергамента.
- Погляди, - сказал он, - это я нашел на груди одного мертвого дервиша под власяницей. Дервиш помер от какой-то раны в пояснице. Его не то пикой прокололи, не то пулей хребет перебили. Но это не важно. Были у него и деньги: тридцать шесть золотых. Они тоже здесь у меня, в сумке. Так вот, если ты скажешь мне, что тут написано, я дам тебе один золотой. А не скажешь - так стукну по башке, что ты сдохнешь!
