Я поднял ковер выше, нашел небольшой крючочек, толкнул дверцу; она с трудом приоткрылась, изнутри что-то мешало. В тайнике было темно и душно. Я толкал дверцу с азартом и интересом, заглядывая внутрь помещения. О пистолете в своей руке я забыл и только вглядывался в душный мрак комнатушки. Достаточно открыв дверь, я боком протиснулся в помещение…
Здесь было темно, хоть глаз выколи. И тут же я пожалел о том, что проник сюда. В полной темноте тесного помещения меня охватила вдруг неосознанная, непонятно откуда взявшаяся паника. Мне вдруг стало нестерпимо страшно. Пистолет в руке не придавал уверенности, скорее наоборот, здесь было нечто другое, чему нет объяснения, от чего нет защиты, против чего бессильно оружие. Меня бросило в пот. Я чувствовал, что там, в беспросветной темноте дальнего угла, прячется что-то, быть может, жуткое и последнее в моей жизни. И в то же время я не мог выйти без того, чтобы не увидеть это. Я зашарил по стене рукой в поисках выключателя.
— Господи, да где же он! — Я подключил к поиску вторую руку с пистолетом. — Да где же он!!
И вдруг за моей спиной в беспросветной жуткой темноте что-то зашевелилось. Я окоченел от ужаса. Я не знал, что бывает так страшно, так невыносимо страшно. Что-то хлопнуло, чихнуло и коснулось моего плеча. Я вздрогнул и чуть не закричал от испуга, совершенно будучи неспособным к сопротивлению, настолько парализовал меня страх. Стук сердца сливался в беспрерывный гул.
— Это вы, дядя Сережа? — вдруг раздался шепот Марины. — Я здесь сойду с ума от ужаса.
— Господи! Это ты? — Я обернулся, широко открытыми глазами вглядываясь во мрак. — Выходи, ну где ты там?
Маринины руки вдруг обвили в темноте мою шею, она прижалась ко мне всем телом.
— Как я ждала вас, — зашептала она с придыханием. — Я ждала вас так долго… Где вы были все это время… Мне кажется, я ждала вас всю жизнь.
Я обнимал ее в темноте, чувствовал запах ее волос, ощущал сквозь одежду податливость ее тела, слышал ее страстный шепот. И мне было хорошо… Мне было так хорошо, как не было хорошо никогда в жизни. И как не будет никогда… Вот сейчас, казалось, можно и умереть, вот сейчас нужно умереть…
Я тоже шептал что-то страстное, шептал слова, которых не знал раньше, которых не говорил никогда и никому и о существовании которых не подозревал. Это словно были слова с другим смыслом, другого языка и другого назначения. Возможно, это были обычные банальные слова любви, которые шепчут друг другу все влюбленные, слова затертые и блеклые, но в эту минуту приобретающие иной смысл, иное значение, иное звучание — усиленные в своей обыденности и просто-те тысячекратно, идущие напрямую из души и попадающие в душу. Это общение двух душ, и умственный отбор слов не имеет значения, не важно, что говорится в такую минуту. Все, что ни говорится на языке счастья, — правильно.
