Когда колонна приближалась к противоположному концу площади, взводный начинал оглядываться на Любкина, который молча следил за ней одним глазом.
Потом поручик похлопывал себя стеком по ноге. Взводный командовал:
— Бегом!
Любкин заставлял солдат бегать вокруг трибуны до полного изнеможения. Спины у них чернели от пота. Пробегая мимо поручика, они зло смотрели на него.
…Война продолжалась и неумолимо напоминала о себе.
Однажды перед обедом Никита баловался у водоразборной колонки недалеко от площади, где учили солдат. Вода била искристым веером из зажатой трубы и прохладными струями стекала с рубашки и штанов. Мимо колонки затопали солдатские сапоги. Никита на всякий случай отпустил рычаг и отбежал в сторону, чтобы не получить подзатыльника. Но солдаты спешили мимо, не обращая на него внимания. Потные и возбужденные, в расстегнутых гимнастерках, они громко переговаривались, спорили и ругались.
«Что-то случилось!» — подумал Никита и побежал за ними. Площадь была заполнена солдатами, за их спинами ничего не было видно. Он залез на забор и над солдатскими фуражками увидел трибуну. На ней, опираясь руками на перила, что-то говорил поручик Любкин. Солдатские фуражки качнулись к трибуне. Было видно, как открывался черный рот на красном лице поручика, но до забора долетали только отдельные слова…
— Фронт!.. рос… вать!
Площадь рвануло криком. Над головами взметнулись руки. Любкин схватился за голову, скатился с трибуны, и над ним замелькали кулаки. За трибуной щелкнул выстрел, и шальная пуля жалобно пискнула над забором. Никита свалился на землю и бегом бросился домой.
Мать накинулась на него с расспросами:
— Кто стрелял? Что случилось? Кого убили?
— Никого не убили. Зачем волноваться, дорогой? — ответил вместо Никиты капитан, вошедший вместе с отцом.
Мочарашвилли подошел к столу, взял в обе руки кувшин с водой и стал пить прямо через край.
— Получили приказ об отправке на фронт, — сказал отец, вытирая платком мокрый лоб. — Солдаты не согласны. Поручик выступил, кричать начал: «Измена отечеству! Немецким шпионам продались! Шкуру свою бережете!» Солдаты его и помяли: «Не называй нас шкурами, сам шкура продажная».
Мать вышла, капитан осторожно опустил кувшин на стол и тихо сказал:
— Однако, генацвале, говорят, если бы не твой Семен, всадил бы господин поручик тебе пулю в спину.
— Неизвестно, в кого он стрелял. У него Семен наган выбил, шанцевой лопатой по руке успел ударить, — сказал отец.
