Дочитав до этого места, д'Артаньян задумался. Получалось, что неведомая ему герцогиня писала письмо далекому возлюбленному. Но коль скоро так, то почему его вез человек, по его словам, всю жизнь любивший герцогиню? И, наконец, кто эта герцогиня, посылающая француза с письмом в Испанию?
Чем дальше он читал, спотыкаясь на непонятных словах, тем больше вопросов у него возникало.
Герцогиня писала, что за то недолгое время, что она здесь - надо понимать, в Париже? - ей еще не удалось обратить на себя особое внимание «интересующего нас лица», но по некоторым взглядам, легко читаемым истинной женщиной, брошенных на нее этим «лицом», она может предположить, что сие вполне ей под силу.
Здесь сразу же возникал новый вопрос: о каком особом внимании писала герцогиня своему далекому возлюбленному? О каких взглядах? Даже при всей свободе нравов королевского двора тех лет это показалось лейтенанту слишком циничным. У него стал складываться образ автора письма: холодная, расчетливая, безнравственная красавица.
"Стоп! - сказал он сам себе. - Не стоит составлять предвзятое мнение на основе скудных сведений."
Он принялся читать дальше. Она писала, что очень надеется на дальнейшее благополучное развитие их замысла. Это, скорее всего, может произойти во время Большой охоты, о которой все чаще поговаривают придворные.
Д'Артаньян опять задумался. Только король устраивает Большую охоту и только король позволяет себе охотиться во всякое время года, даже весной. Так кто же это «интересующее нас лицо»?
Дальше текст залило пятно крови, побуревшей за несколько дней. Впрочем, мушкетер все же сумел, хоть и не без труда, разобрать два слова, казалось, никакого видимого отношения к содержанию письма не имеющих: «сорочий мастер», или, может быть, «главная сорока», или «хозяин сороки». А дальше - дыра от шпаги, унесшей жизнь Отфора.
Зато первые слова, которые удалось прочитать за пределами кровавого пятна, его поразили и заставили задуматься - «красный герцог смотрит с подозрением, но это его обычная манера».
"Красный герцог"[2] - так называл кардинала в тайных разговорах с друзьями острый на язык Арамис, намекая на цвет кардинальской мантии. Д'Артаньян готов был поклясться, никто, кроме их четверки, этого прозвища не знал. Да и насмешливое «красный герцог» недолго звучало в их беседах - на смену бывшей вражде к кардиналу постепенно приходило уважение к выдающемуся государственному деятелю и другу короля.
