— У Вас бельё чистое есть? Сауна готова.
'Помыться? Вообще, это идея!' Я полез в рюкзак. Сауной оказалась землянка в двухстах метрах от склада, возле небольшого чистого ручья. Но без предбанника, раздеваться надо снаружи, под комарами. Меня сначала удивило, что Килли начала раздеваться тоже, потом вспомнил, что у 'них' так принято. Натоплено было здорово! Я, правда, предпочитаю пар жару, но, в таких условиях и это сказка. Сказал об этом Килли.
— Баня есть в городке, но только по субботам. Мы сами вырыли эту баньку, чтобы отогреваться после полёта. В воздухе промерзаешь до костей. Борисов, крайний командир, тоже не любил жар, у него тут банка и веники припрятаны, сейчас достану. Только я вниз пойду, я пар плохо переношу. А Вы — парьтесь!
Она достала банку, налила горячей воды туда. Там плавали какие-то веточки, травы, листья. Я плеснул на камни, вот это дело! Запарил веники и прошёлся по себе ими. Черт возьми, как приятно. Выскочил из баньки и лёг в ручей. Потом заскочил обратно.
— Странные вы люди, русские! Что в этом хорошего? Я один раз пробовала, так мне плохо стало!
— Так это если перепаришься! Для этого в воду и прыгаем.
— Нет-нет! Она холодная! Я не для этого греюсь! Только дрова переводите!
Разубеждать я её не стал. Пусть моется, как привыкла. Я завершил мытьё, сбегал ещё раз к ручью, и начал вытираться и одеваться. Мошка достала, сразу липнет.
— Меня не ждите, — послышалось из-за приоткрывшейся двери, — мне ещё здесь убираться!
По дороге я нашёл штук восемь больших белых грибов, принёс их в дом. Но, появившаяся Килли резко запротестовала против их присутствия в комнате.
— Их нельзя есть!
— Что, ядовитые? Не может быть! Это белые.
— В тундре они бывают и ядовитыми, нет, матросы их едят и сушат, но как можно есть эту гадость?
Я похохотал над Килли, но вынес их на крыльцо. Утром их уже не было, наверное, часовые себе забрали. Лег спать, пока машины в воздухе, но проснулся не от рева двигателей, а от того, что кто-то тихонько плакал. В комнате темно из-за маскировки, зажёг свет.
— Килли, ты чего?
— Нет-нет, товарищ кап-два, ничего. Это я от обиды. Извините, что разбудила! — послышалось с топчана.
Я прошёл в прихожую, присел на тахту.
— Кто тебя обидел? Я?
— Да нет, Григорьев и остальные. Все воюют, а меня кухаркой сделали.
— Сегодня у полка вылетов не было.
— Не было! — всхлипнула она. — Нет, Вы меня не обидели, и даже руки не распускали. Любят у нас поддразнить. — и тут она заревела ещё больше, вспоминая что-то свое, былое. Как женщина она мало меня заинтересовала, девчонка ещё совсем. Всхлипывая, она рассказывала о том, что было в течение этих восьми месяцев, пока она на флоте. Все обиды, приставания, насилие, все, что происходило с ней и остальными. Ей требовалось высказаться, и решить свою судьбу, так как она отчётливо поняла, что в полк её больше не возьмут.
