* * *
– Что вы вообще читаете?
– Ничего. Я смотрю фильмы.
– Совсем ничего не читаете?
– Что читаю, внимания не заслуживает.
– Это любопытно! Кулинарные книги?
– Нет. Так, скачу с одного на другое, чтобы аппетит появился. В этом смысле вопрос о кулинарных книгах был отнюдь не плох. Правда, с аппетитом не связан.
– У вас что, нет чувства голода?
– Нет. Совсем.
* * *
Она показывает на иероглиф.
– Это японский?
– Да.
– Что он означает?
– Понятия не имею.
– Вы же довольно долго прожили в Японии.
– Нет, был несколько раз, но недолго. Давно уже.
– Зачем вы тогда это повесили?
– Я повесил? Не знаю. Могу спросить Аннегрет.
– Спасибо, не нужно.
* * *
– Мы нисколько не продвинулись в разговоре.
– Да уж.
– Где вы были так долго?
– Записывал кое-что.
– Вы пишете в другой комнате?
– Только когда вы здесь. Не могу писать, когда я не один.
– Я думала, вы в туалете.
– Я там и был.
* * *
– Откуда вы черпаете силы?
– В смысле – как человек? Как мужчина? Как пациент?
– Как художник.
– Все запасы исчерпаны.
– Ваше позднее творчество доказывает обратное.
– Позднее творчество? Я пишу хайку, потому что мне больше нечего сказать, а эти финтифлюшки доставляют мне удовольствие. Я имею в виду, что это безделицы, – поясняет он. – Смешные, никчемные стихи! Творчество мое закончилось, когда я написал «За горой». Об этом – пожалуйста, можем поговорить, но не о моем загнивающем теле и не о моей загнивающей поэзии. Оставь мне мою повседневную псевдояпонскую забаву! – Он случайно переходит на «ты».
Она пропускает это мимо ушей.
– Вы каждый день пишете по хайку?
Он кивает. Вид у него уставший. Тишина; она смотрит на часы, проходит с полминуты. Затем он говорит речитативом, как ученик у доски:
– Nulla dies sine linea. Ни дня без…
– Понятно. Сегодня вы уже что-то написали?
Он кивает.
– Сейчас… вот:
За воздух пустой
Хватаюсь я, внутри же
Пустота в кубе.
Она смотрит ему в глаза.
– Хайку из пустоты.
– Именно! – Он улыбается. – А теперь идите домой, я вас прошу.
– Но мы же только-только…
– Пожалуйста. – Он идет к двери и открывает ее.
– Вы всё рубите на корню.
Вид у него совсем изможденный.
– Да нет же. Если хотите, приходите завтра. Я попрошу Аннегрет, она обед приготовит.
Она убирает блокнот и карандаш в сумку и встает.
Он вдруг возвращается к жизни.
– Кстати, вчера я посмотрел прекрасный фильм. Может, и вы его видели…
– Нет, не видела.
Она берет куртку и выходит из дома.
* * *
Этот ни на что не похожий запах до сих пор ее преследует. Она крутит ручку, опуская оконное стекло. Когда она проходила мимо него, ей показалось, что на висках у него находятся пахучие железы с датчиками движения – кто подойдет слишком близко, того обдает запахом, будто ливнем окатывает. Она пытается разгадать этот запах, но он не дается, он рядом и в то же время ускользает от нее. Сквозняк ничего не меняет. Запах пляшет у ее носа, пристает к деснам, щекочет шею – пыльный, немного затхлый, что-то вроде запаха ржаной муки, но сильнее, гораздо сильнее.
