Кто-то, слышит Сема, спрашивает у резника:
— Это старуха Гольдина? — и добавляет: — До чего дошли!
Экономка Магазаника бросает бабушке на колени двух кур.
— Только чтоб было чисто. Чтобы не осталось ни одного перышка! — властно говорит она.
— Хорошо, — соглашается бабушка.
С любопытством хозяйки осматривает она курицу, дует на спинку, раздвигает перья:
— Желтенькая! Замечательная курица! Будет фунта полтора смальца. Сколько отдали?
Но экономка молчит, и бабушка, вздохнув, начинает быстро вырывать перья. Руки ее измазаны кровью, платье покрылось темными пятнами. «Какая жирная курица, — думает бабушка, — мясо будет хорошее, косточки мягкие — ведь она еще молодая!»
— Скоро уже будет конец?
— Сейчас, — отвечает бабушка. — Одну минуточку!
На серую ладонь ее летят две монетки; она приподнимает руку и, сощурив глаза, внимательно смотрит на них:
— Сема, сколько тут?
— Четыре копейки.
— Ну, тоже неплохо.
Бабушка раскрывает висящий на шее черный мешочек, бросает обе монетки и крепко затягивает шнурок. Почин дороже денег!
Вечером Сема, улыбаясь, спрашивал бабушку:
— Ну, большая прибыль?
— Лучше, чем ничего.
— А что же будет со мной?
— А что же должно быть с тобой?
— Я должен зарабатывать деньги. Ты слышала — он мне сказал: «Береги бабушку!»
— Слышала, все слышала…
— У тебя уже есть свое хазоке. А у меня?
— Но ты еще маленький ребенок.
— Я не ребенок! Довольно из меня делать ребенка. Я должен зарабатывать деньги! — упрямо повторяет Сема.
— Ну хорошо, — соглашается бабушка. — Пойду с тобой к Фрайману.
Сема выходит на улицу, медленно закрывает ставни, пробует рукой заборчик палисадника. Забор дрожит — починить надо. Ну ничего, все пойдет к лучшему. Фрайман — большой умница, он поможет. И тогда Сема с бабушкой что-нибудь придумают. Можно поехать в уезд — просить за деда. Можно — в губернию. Были б деньги…
Черное небо нависло над местечком. Изредка раздаются глухие раскаты грома, и вновь наступает тишина. Похожие на слезы капли дождя медленно ползут по оконному стеклу.
Бабушка спит. Всю ночь простояла она, молясь и плача. Тускло горели желтые свечи, и в слабом мерцании хилых огоньков видел Сема иссеченное морщинами лицо бабушки, ее худые вздрагивающие плечи, ее безвольные горестные руки, ищущие что-то в полутьме. Она стояла у стола, раскачиваясь из стороны в сторону. Синие губы ее шептали молитву. Бабушка устала просить счастья — она просит смерти. «Пусть мне будет, — шепчет она, — то, что должно быть ему. Пусть мне, — тихо повторяет бабушка, — пусть мне».
