— И меня, — сказала Фанни, показывая крохотные беленькие зубки. — Вы — прелесть какая. Вы сейчас здесь выйдете замуж, как наша прежняя гувернантка.
— Садитесь, садитесь, — говорила Лена, сбрасывая со стула на пол чулки, корсеты и длинные тесьмы пояса с подвязками.
— Зачем же вы всё это валите на пол? — остановила её Тотти.
— Чёрт с ними! Потом подымем.
Она отбросила ногой под диван всю упавшую груду и схватилась за кофейник.
— Наливать вам кофе? Наливать, а?
— Стойте, стойте, — заговорила Тотти. — Вытаскивайте сейчас из-под дивана, что вы туда засунули. Что за беспорядок… Ну!
Лена взглянула на сдвинутые брови новой гувернантки, гибким, детским движением стала на четвереньки и полезла под диван.
— Мы всегда ведь так, — подтвердила Фани. — У нас ужас что такое! Это от мамы. Мама такая же. Она пьёт чай, а в руках башмак держит вместо сухаря…
Она вдруг ринулась к окну и, припав к щёлке, сбоку занавески, заговорила шёпотом:
— Лена, Лена! Иди скорей! Опять он здесь!..
Лена одним прыжком выскочила из-под дивана и кинулась к окну.
— Где? Где? — спрашивала она, тоже заглядывая в щёлку. — Mademoiselle, идите сюда скорей, идите, — смотрите, какой хорошенький итальянчик.
Тотти увидела сидящего у окна, черноволосого, смуглого брюнета в пунцовом галстуке и фланелевом пиджаке.
— Mademoiselle, — правда, душка? Он вам нравится? А? Нравится?
Тотти взяла их за руки и оттащила от окна.
— Как вам не стыдно, — заговорила она, — молоденькие девушки и переглядываетесь с какими-то итальянцами. Уж вы, пожалуйста, при мне этого не делайте.
— Отчего же? — наивно спросила Фанни. — Он пассия Лены, и она хочет за него выйти замуж. Только он совсем бедный. Он чем-то где-то служит и ничем не торгует. А папа иначе, как за хорошего купца не отдаёт.
За дверью послышался стук.
— Mademoiselle, — раздался голос Кости. — Вас мама к себе просит.
— Ну, я с вами ещё поговорю, — сказала девицам Тотти и вышла, к молодому человеку.
— Мама ждёт вас, — повторил он и повёл её чрез несколько комнат в угловую, у которой не было четвёртого угла: он был закруглён. Там, в больших креслах, сидела необыкновенно толстая женщина, с тройным подбородком и добренькими глазками. Кроме глазок всё у неё было чрезвычайно внушительных размеров. Из её бровей можно было выкроить пять пар обыкновенных; носа тоже хватило бы штуки на три. Грудь, живот, шея, — всё это было необыкновенно жирно, и вся она представлялась огромным мешком, прислонённым к креслу.
