Ее гортанный смех прозвучал в сумраке аллеи красивою песней.
Перевертьев стоял перед ней бледный, кутаясь в свой плед, как сильно озябший.
— А вот этого я и сам не знаю. Я сам не знаю, зачем вы мне нужны, — отвечал он, тоже как бы сердясь, — но я без вас жить не могу! — Он передернул плечами. — Нехорошую игру сыграли вы со мной, сударыня, — добавил он задумчиво, с оттенком гнева и грусти.
Суркова снова было рассмеялась, но тотчас же оборвала смех; ее горячие глаза со вниманием остановились на бледном лице Перевертьева.
— Я в этом не виновата, — сказала она, минуту как бы подумав о чем-то.
Они двинулись аллеей.
— Какая ночь! — сказала она, вдруг вздохнув.
Перевертьев нетерпеливо пожал плечом.
— Какое мне дело до ночи! — проговорил он, сердясь. — Я вас люблю! Для вас эта ночь хороша, а для меня отвратительна, — добавил он, — помните Пушкина: «О, ночь мучений!»
Он замолчал, встряхнув пледом, словно в нетерпении и гневе.
— Я в этом не виновата, — повторила Суркова, — а если виновата — простите!
Они тихо двигались сумрачной аллеей, среди притихших деревьев; отрывистые звуки их речи звучали в тишине короткими аккордами.
— Я вас люблю, — повторил Перевертьев, — ужели вы ничего не ответите мне на это?
Он внезапно рванулся к ней, но она проворно увернулась. Ее обнаженные до локтей руки мягко блеснули во тьме.
— Тсс! — прошептала она лукаво. — Если вы хотите видеть меня — будьте умницей. Иначе я от вас уйду. Какая ночь, Боже, какая ночь! — добавила она со вздохом, с выражением внезапного уныния в голосе.
— Не уходите! — умоляющим тоном проговорил Перевертьев.
— А вы будете умницей? Ну, будьте же паинькой! Ну, я прошу вас! — Она подошла к нему, заглядывая в его глаза, лаская его плечо легким прикосновением руки.
— Га-дюка! — крикнул Перевертьев злобно. — Ты умышленно мучаешь меня! А-а! — простонал он, дергая концы пледа.
Она сделала резкое движение, словно собираясь уходить.
— До свидания, — сказала она с насмешливым поклоном. — Adieu, mon ange, я удаляюсь!
— Ради Бога не уходите! — зашептал Перевертьев с мольбою. — Ради Бога! — он стоял перед нею бледный и жалкий.
— Дайте слово более не браниться и не злиться!
— Не буду; я не буду! — Перевертьев хрустнул пальцами с выражением страдания. — Как я вас ненавижу! — добавил он вдруг со вздохом. — Боже, как я вас ненавижу!
Она снова приблизилась к нему, заглядывая в его глаза как бы с участием, между тем как ее губы насмешливо вздрагивали.
— Бедненький, — проговорила она ласково, — на вас лица нет! Как вы страдаете! Но за что же вы ненавидите меня?
