— Ведь это ее гребенка, — стояло в его голове, — ее, Лидии Алексеевны. Она здесь была, здесь, с Максимом Сергеичем!
— Наверное ее гребенка, — прошептал он, чувствуя, что его ноги холодеют.
— Да что же это такое, — вдруг простонал он. — Святая святых, где же ты?
Он потушил свечу и поспешно вышел из теплицы. Между тем, когда он очутился уже на воздухе и его несколько обдуло ветром, он задал себе вопрос:
— А почем я знаю наверное, что это ее гребенка?
— Этого не может быть, не может быть! — прошептал он решительно. И всю дорогу он упрямо твердил себе мысленно: не может быть, не может быть, не может быть.
Передав Загорелову ключ, он так же поспешно прошел к заднему крыльцу и вызвал Фросю.
Та выскочила к нему, радостная.
— Вы ничего не потеряли? — спросил он ее.
— А что? Кажется, ничего. А впрочем, хорошенько не знаю. Нет, может быть, и потеряла.
— Я нашел гребенку, вот тут, у сада, — говорил Жмуркин.
— Гребенку? — перебила его Фрося. — Хорошая? Так это моя! Давайте-ка, я посмотрю! Непременно моя!
Жмуркин уже хотел было выдать ей находку, но вдруг спохватился и спросил:
— Ваша хорошая? Коричневая? С золотым бордюром? Да?
— Да.
— Ну, так это не ваша. Да, впрочем, я никакой гребенки и не находил. До свиданья! — И он пошел от нее.
— Не находили? — говорила между тем Фрося. — Вам, может быть, меня вызвать захотелось? Лазарь Петрович! Куда же вы, послушайте! Фу-ты, ну-ты, — добавила Фрося с досадой, — какой нынче народ безукоризненный пошел.
А Жмуркин взял удочки и сачок и пошел к усадьбе Быстрякова. Проходя двором, он все смотрел, не видно ли где Лидии Алексеевны. Но ее нигде не было видно. Тогда он обошел кругом сада с беспечным и спокойным видом человека, возвращающегося с рыбной ловли. И тут он увидел ее; она сидела на скамье и что-то чертила зонтиком по песку. У него сперлось в горле и застучало в виски; сделав над собою усилие, он подошел, наконец, к забору, но на него внезапно напал страх. Он хотел было уйти вспять, убежать, скрыться, выстрадать тихомолком и потушить в себе все.
Но она уже сама заметила его, и ее милое детское личико вопросительно глядело на него. Отступить было невозможно.
Он превозмог волнение и сказал:
— Лидия Алексеевна, пожалуйте сюда на минуточку!
Его голос срывался.
Она подошла к нему, опахнув его всего нежными духами, лаская его ясным взором милых детских глаз, которые, казалось, ласкали всех и все, от неба до последней козявки. В розовом воздушном платье она казалась ему теперь светлой обитательницей какого-то бесконечно светлого мира, выглянувшей на него из-за розовой ткани облака. На минуту он забыл все, что хотел сказать, для чего шел сюда.
