— Не поз-во-лю! — говорил, покачиваясь, Пересветов и кому-то грозил пальцем.
Кое-как Беркутов уложил его спать. Скоро Пересветов засвистел носом. Беркутов вышел из флигеля и садом пошел в дом. В саду он увидал Зою Григорьевну, жену Столешникова. Она сидела перед клумбой цветов на скамейке с книжечкой Флобера в руках; увидев Беркутова, она приветливо кивнула головой. Беркутов подошел, поздоровался и сел рядом. Столешникова была в голубом капоте. Ей лет двадцать пять; она немного полная, блондинка. Лицо у ней слегка как будто уставшее; глаза глядели ясно и кротко.
— Вы в меня еще не влюбились? — спросил ее Беркутов, смеясь одними глазами.
— Нет еще, — отвечала Зоя Григорьевна.
— И даже не надеетесь влюбиться?
— И даже не надеюсь. Таких, как вы, я не люблю.
— Это почему?
— Вы злы. В вас есть что-то кошачье. Вы вечно потягиваетесь, как тигр, который хочет прыгнуть на жертву. Вы очень злы. Это нехорошо.
— Вот как! Но все-таки, если вы в меня неожиданно влюбитесь — приколите к своему капоту красную розу. Это будет означать «да». Я ведь больше спрашивать вас об этом не стану, так вот запомните условный знак.
— Хорошо, я запомню. Хотя помнить не к чему, в вас я не влюблюсь. Послушайте, мне скучно, — добавила она. — Муж не пускает меня в Крым: говорит, нет денег. В этом вы виноваты, вы мало даете мужу денег.
— И все-таки я даю ему больше, чем другие управляющие.
— Это правда.
— Прежние управляющее удерживали у себя из доходов одну треть, а я удерживаю только одну пятую. Из пяти тысяч это составит тысячу.
— И все-таки удерживаете?
— Конечно. Я получаю пятьдесят рублей в месяц. Из этого сбереженья не сделаешь, а когда я состарюсь и не буду годен к paботе, ведь вы мне пенсии выдавать не будете?
— Не будем.
— Стало быть, я прав?
— Правы.
Зоя Григорьевна глядела, на Беркутова совершено серьезно.
— А все-таки мне хотелось бы в Крым, — добавила она.
Беркутов встал.
— Проконсул не спит? — спросил он Зою Григорьевну.
Проконсулом он называл Столешникова.
— Нет, — та качнула головкой.
— Читает Овидия? — он пошел к балкону, но на полдороге обернулся к Столешниковой. — В последний раз вас спрашиваю, — сказал он, — вы в меня не влюбитесь?
— Нет.
— А все-таки не забудьте о красном цветке.
Он исчез в дверях. В прохладной прихожей дома сидел лакей. Он был в черном фраке, черных чулках и туфлях без каблуков. Столешников страдал мигренями, и все в доме должны были двигаться неслышно, говорить шепотом.
— Доложите Илье Андреевичу, — сказал Беркутов.
