— В нашем климате нет вечера, — раздражённо заметил Александр, — есть только сырость.
— Вы провели эту зиму заграницей? — спросила княгиня.
— К сожалению, только два месяца.
— Где именно?
— Я кочевал… Частью в Париже, частью в Ницце.
— Ах, Ницца! Какая это прелесть! — вздохнула княгиня и томно прищурила глаза.
— Вы, княгиня, конечно, много изволили путешествовать? — вмешался в разговор Пётр Иванович.
— О, да! Я была… — Софья Дмитриевна принялась перечислять все города и курорты, где ей когда-либо приходилось быть.
— Вера Ильинишна! — тихо позвал Маров, — а музыка будет?
— Аккомпанировать вам? — спросила княжна.
Маров сложил молитвенно руки и с умоляющим выражением покачал головой.
— С большим удовольствием! — согласилась Вера.
— Мы опять проиграем концерт Мендельсона, — не меняя выражения, продолжал Маров. — О, отчего у меня нет голоса! Я хотел бы петь. Музыка — это особый мир. Я хотел бы слиться с этим миром всем существом своим, непосредственно.
— У нас Аня поёт, — сказала княжна, смеясь.
— Нет, нет! — поспешно отказалась Аня и опять залилась румянцем.
— А вы, княжна, недавно вернулись в наши места? — спросил Пётр Иванович и с преувеличенной почтительностью повернулся к девушке.
— Да, я жила зиму в Москве, — сухо ответила Вера.
— Много ли теперь веселятся в первопрестольной? Бывало, прежде…
— Не сумею вам ответить, — холодно прервала его Вера. — Вы, вероятно, про балы, выезды?..
— Я предполагал, что для молодой девицы этот род веселья самый заманчивый. Потанцевать…
— Я давно не танцую.
— Давно! — воскликнул Пётр Иванович и любезно рассмеялся. — В ваши годы, ещё нельзя говорить «давно».
— Своих лет я не скрываю: мне 25, — резко заметила княжна.
— Вам скрывать ещё нечего! — сказал Пётр Иванович и слегка поклонился.
— А! Князь! — радостно приветствовал Маров.
В дверях террасы стоял высокий старик, с бодрой ещё и молодцеватой осанкой. В чертах лица, в манере держать себя ещё чуялось что-то гордое и властное, но взгляд уже потух, а высоко закинутая голова часто подёргивалась непроизвольным нервным движением.
Князь улыбался. Но когда он подошёл ближе к столу и узнал Гарушиных, в потухших глазах его промелькнул испуг, и улыбающиеся синеватые губы, передёрнулись болезненной гримасой.
— Пётр Иванович! Это очень любезно… Я рад, — сказал он тихим, словно упавшим голосом и сейчас же повернулся к жене.
— Друг мой! Я заспался. Отчего ты не приказала разбудить меня?
И затем, точно оправившись, он обратился ко всей компании и с ласковой улыбкой сделал приветственный жест.
