Сейчас, подъехав к широким мраморным ступеням очаровательного и вместе с тем величественного загородного русского дома, маркиз вспомнил свой особняк в Париже. Хорошо, что он успел его обставить. Вот закончится русская кампания, и можно будет выйти в отставку. Арман устал. Сколько можно жить одиночкой? Пора подумать о семье.
«А доживу ли я вообще до этой отставки? – грустно спросил он себя. – Судя по тому, как развиваются события, немногие из нас вернутся во Францию».
Впрочем, предаваться грусти было некогда: авангард полка развернулся перед главным домом имения, и Арман спешился. Пора размещать на постой своих егерей…
Приказав занять под штаб главный дом имения, полковник разместил эскадроны в большом селе, раскинувшемся сразу за парком. Горестно вздыхавшему седому управляющему маркиз сказал, что усадьба уцелеет, если солдат станут исправно кормить, а коней обеспечат фуражом. Управляющий развел руками, намекая, что не понимает по-французски, тогда маркиз выхватил саблю, приставил к её шее русского и знаком указал на себя, на стоящих рядом офицеров и на лошадей, привязанных у крыльца. Старик мгновенно всё понял и, шатаясь от пережитого ужаса, удалился. Вскоре он вернулся в сопровождении дворовых, несущих на плечах мешки с провиантом.
«Как, однако, все хорошо понимают язык оружия», – подумал Арман и отправился осматривать дом.
Изнутри особняк оказался ещё великолепнее, чем снаружи. Широкая мраморная лестница с резными перилами белою дугой взлетала в двусветном вестибюле, стремясь к парящему в вышине потолку-куполу. Маркиз прошёлся по первому этажу. Там он обнаружил большую гостиную, две столовые, зеркальный бальный зал с мраморными колоннами, множество проходных комнат, значения которых он не знал, и кабинет хозяина дома. Здесь же находились крытые переходы в боковые флигели. В одном из них располагалась кухня и подсобные помещения, а другой, как видно, считался гостевым, поскольку оба этажа в нём занимали спальни.
Всё убранство – мебель, ковры, зеркала и люстры – говорило опытному глазу о богатстве и отменном вкусе хозяев дома. Но больше всего полковника заинтересовали портреты: голубоглазой красавицы в белоснежном парике и парчовом платье – в гостиной, и хрупкой молодой дамы с чуть раскосыми серыми глазами – в кабинете. Эту миловидную шатенку художник нарисовал на фоне дома, по которому сейчас ходил полковник. И стояла она не одна, а в окружении четырёх девочек. Только портрет был написан летом, и цветники на террасах пестрели всеми оттенками зелени и ярких красок. Девочки – все совершенно очаровательные в розовых платьях – оттеняли простой белый наряд своей матери. Картина производила потрясающее впечатление, похоже, художник сам попал под обаяние этой прелестной дамы и её милых дочек.
