В воскресенье после «моленного стояния» собирались на нашем дворе мои приятели — Кузярь и Няумка, а иногда несмело заходили двое парнишек дяди Ларивона — Микитьа и Степанка, оба белобрысые, с голодными лицами и испуганными глазами. Толкаясь плечами, они, в стареньких, заплатанных шубейках, жались друг к другу и, как нищие, смотрели на нас жалобно, словно ждали милостыньки. Мпкитка был на два года старше Степанки, но оба были одинакового роста и очень похожи друг на друга, как близнецы. Около моленной они боязливо подходили ко мне и ныли наперебой:
— Братка, аль ты брезгуешь нами?.. Мы, чай, двоюродные братья.
— Тятенька зовет тебя к нам поиграть. У нас нынче мамынька пирог с капустой испекла.
— А у нас гора-то высокая, выше вашей. Будем на салазках кататься.
Они не нравились мне: больно уж были жалкие. Улыбались они как-то не по-людски: закрывали ли по варежкой, и глазенки их туманились не то страхом, не то болью, а веки дрожали. Мне хотелось обнять их и встряхнуть, чтобы они громко засмеялись, но не решался: как бы они не заплакали. И я был рад, когда мать, нарядная, праздничная, возвращалась с Катей и бабушкой из моленной и приветливо вскрикивала:
— А-а, Микитонька, Степашенька! Идите ко мне. В избу пойдемте, — я вас горячими лепешечками с молочком попотчую. Чего это мамынька-то в моленную не пришла?
Парнишки жались друг к другу и, застенчиво улыбаясь, шли ел навстречу, счастливые от ее ласки.
— Мамынька-то лежит, тетенька Настя, хворает. У нас землю барин отобрал…
Однажды Кузярь и Наумка пристали к Семе, чтобы он показал им свою мельницу.
Пока Сема ходил за мельницей, Кузярь бросался то ко мне, то к Наумке и сшибал с нас шашек, чтобы разозлить.
Наумка почему-то сразу же свирепел и кидался на него с кулаками. От рябин лицо у него становилось пестрым. Но юркий Кузярь, озорно поблескивая глазами и зубами, подставлял ему ногу, и Наумка брякался на землю. Кузярь побеждал нас задиристостью и нахальством: неожиданно даст тумака, сорвет шапки, вцепится в шею. Ошарашенные, мы с Наумкой бешено бросались на него, как слепые. Он пользовался этой нашей безрассудностью, увиливал и орал.
— Эх вы, бойцы!.. Двое спроть одного, а сами ноги задираете. Вы оба-то ведь вдвое старше меня.
Я негодовал:
— Жулик ты!.. Из-за угла кидаешься… Обманом берешь.
А ну-ка, давай по-честному.
