Но в чем, собственно, была неудача: в том, что не удалось добиться встречи с Хозяином? А зачем нужна была Поэту встреча с Хозяином? «Мне кажется, — отвечает Надежда Мандельштам, — Пастернак верил, что в его собеседнике воплощается время, история и будущее, и ему просто хотелось вблизи посмотреть на такое живое и дышащее чудо».
Короче говоря, двигало Борис Леонидычем невинное и вполне извинительное чувство — любопытство. Что тут сказать: все люди любопытны, а у евреев так это просто родовая страсть.
Но вот вопрос: а было ли это действительно любопытство? То есть любопытство, конечно, было, но только ли любопытство? И вообще, оно ли составляло главную пружину?
«Были две знаменитые фразы о времени. Что жить стало лучше, жить стало веселее и что Маяковский был и остался лучшим и талантливейшим поэтом эпохи. За вторую фразу я личным письмом благодарил автора этих слов, потому что они избавляли меня от раздувания моего значения, которому я стал подвергаться в середине тридцатых годов, к поре Съезда писателей. Я люблю свою жизнь и доволен ею. Я не нуждаюсь в ее дополнительной позолоте. Жизни вне тайны и незаметности, жизни в зеркальном блеске выставочной витрины я не мыслю».
Это комментарий самого Пастерника из его автобиографического очерка. Проясним: «раздуванию значения» подверг Пастернака Бухарин — тогда еще не вполне разоблаченный враг народа, аттестовавший его на Первом съезде писателей поэтом-песнопевцем и «одним из замечательнейших мастеров стиха в наше время»; автор же фразы, которому поэт адресовал благодарное слово, — товарищ Сталин.
Тут уж хоти не хоти, а любопытства в объяснение не ввернешь. Стихотворец обращается с благодарственным письмом к Хозяину за то, что тот, объявив Маяковского лучшим и талантливейшим поэтом нашей эпохи, тем самым избавил поэта Пастернака от раздувания его значения! Но это, мягко выражаясь, явная оплошка, аберрация поэта: разве о нем, о Пастернаке, вообще шла речь, разве его, поэта Пастернака, товарищ Сталин помянул рядом и сравнил с Маяковским!
А весь-то мажор письма: дескать, только Хозяин и мог поправить чудовищную несправедливость и на место лучшего талантливейшего поэта эпохи поставить-таки лучшего, талантливейшего, очистив предварительно это место от эфемера Пастернака! Эфемер же, исполненный благодарности за восстановленную справедливость, пишет благодарственное — как повелось на Руси спокон веку в холопьих писаниях Ивашек, Гришек, Прокошек — письмо Осударю-отцу!
