, только нас было двое, а не пятеро. Я неверной походкой шел впереди, на моих плечах болтались два меховых манто, а в руках я нес многочисленные бумажные пакеты и шляпные картонки. Мадам меня подбадривала: осталось всего пятьдесят метров, не теряйте мужества!» При этом она легонько подталкивала его сзади чемоданчиком с туалетными принадлежностями, единственным багажом, который она несла.
Во время посадки Мадам в свойственной ей манере рассуждала о состоянии дел во французской компании, о чем незадолго до этого говорил с ним Гораций.
– Эта поездка не принесет мне никакого удовольствия, а только раздражение, головную боль и проблемы! К тому же там Стелла, моя сестра. Это просто камень на шее. С директором, господином Амейсеном, она не разговаривает. Он, конечно, бездельник, правда, умный и проницательный, настоящий иезуит. А потом еще набережная Бетюн, там Эжени и Гастон… Просто ад.
Она рассказала секретарю, как эта пара в 1934 году попала к ней на службу, когда она переехала с квартиры на острове Сен-Луи. Той ночью, когда они летели в Париж, Мадам говорила только о делах, которые их там ожидали.
– Знаете, что нас губит? У французов слишком много отпусков. Вот что нас губит! Месяц летом, неделя на Рождество, религиозные праздники, светские праздники… Бьюсь об заклад, что у этой нации больше всего выходных в мире. К тому же оплачиваемых работодателем!
Она считала себя жертвой французской страсти к безделью.
– Французам, – кивала она в сторону невидимого собеседника, – нужен новый диктатор, новый Наполеон.
Несколько лет спустя, когда к власти во Франции пришел генерал де Голль, Мадам послала ему такую поздравительную телеграмму: «Французы нуждаются в вас. Будьте сильным!» Вероятно, де Голлю это понравилось, и он ответил: «Дорогая мадам! Я постараюсь».
Старый самолет DC4 совершил посадку для заправки топливом в Ирландии, в Шенноне. Ночь была холодной и звездной. Пассажиры могли отдохнуть и сделать покупки, потому что Шеннон был свободной от налогов зоной и там все было гораздо дешевле.
К Хелене Рубинштейн подбежала группа монахинь, летевших в Рим – они только что видели ее портрет в журнале Globe, – щебеча, как стайка школьниц, они просили автограф. Одна из них воскликнула: «Да благословит вас Бог! Это для моей племянницы, она с ума сходит по вашему Apple Blossom».
– Узнайте ее имя и адрес, – приказала Мадам Патрику, расписываясь на разных клочках бумаги и даже открытках с религиозными сюжетами, которые ей сунули монахини. – Я пошлю ей образец, когда вернусь в Америку.
