Ну вот, кажется, и нащупаны критерии. Во-первых, искренность, конечно; абсолютная правдивость. Во-вторых, столь же абсолютное бескорыстие. А в-третьих, время перемены: оно и концентрирует в себе все те простые вопросы, которыми мы задались.
Вот как переменил свои убеждения Достоевский: «Я сам старый "Нечаевец" <…> Нечаевым, вероятно, я бы не мог сделаться никогда, но Нечаевцем, не ручаюсь, может, и мог бы… во дни моей юности».
Е. Замятин был до революции большевиком - вышел, написал «Мы». М. Пришвин сказал, что, будь ему к Октябрю лет двадцать, а не за сорок, быть бы ему большевиком.
На поворот в истинную сторону у Достоевского ушло лет шесть-восемь, у Солженицына - десять-одиннадцать. А. И. Солженицын даже на Лубянке еще защищал Ильича.
Когда-то и я себе задал такой вопрос: «Верны ли мои убеждения?» У меня от первого колокольчика, извещавшего о неверности моих убеждений, до набата… прошло, может быть, более двух десятков лет. Сопротивлялся долго, отчаянно, прежде чем капитулировал перед… жизнью.
А можно ли поверить тому, кто переменил свои убеждения на прямо противоположные быстро и легко, весело и наживно?..
А о тех, кто остался «верен» своим вождям, кому «не в чем каяться», кто заявляет, что «ни одного прежнего слова не берет обратно» и что ему «ничуть ни за что не стыдно»… и что он «горд своей непреклонностью», - хотелось бы сказать:
Августин Блаженный каялся в своей «Исповеди», а Л. Толстой - в своей. Каялись Франциск Ассизский и Достоевский, Гоголь и Пушкин, а этим каяться не в чем! Микеланджело чудо-мраморы свои разбивал, а эти - своими глинами-уродами не налюбуются.
Еще одно замечание о нас с тобой. Мне кажется, что можно говорить об уникальности нашего поколения и нашего времени именно потому, что на него обрушился такой слом мировоззренческий (повторю): разрыв с коммунизмом (1) и - встреча рода человеческого со своей смертью (2)… И уникальность его может быть понята только в Большом контексте Большого времени (М.М. Бахтин).
Некоторые говорят о нашем поколении - «потерянное». А уж «шестидесятников» не ругает только ленивый. А мне думается, что последнее слово нами все-таки еще не сказано, недосказано.
Ты и я, как никто (кроме, пожалуй, наших жен - Клары и Иры), прекрасно знаем, как встречались мы с тобой на якобы параллелях, которые вдруг почти всегда сходились в одной точке. Это было в отношении Пушкина и Достоевского, Солженицына и Сахарова, Герцена и Ленина. Это было и есть какое-то заочное со-ревнование с одной целью и на одном пути. При этом я нередко так и не достигал «конечной» цели - публикации, потому что главный мой недостаток - безграничность, связанная с глупой надеждой на бесконечную жизнь. Ты же, напротив, всегда умел обуздать себя и завершить мысль в законченную форму. Вот ты и собираешь удивительно богатый урожай - не счесть книг и статей, тобой опубликованных, прежде всего, конечно, по-итальянски, но и по-русски тоже немало.
