Аня не совсем уверенным шагом возвратилась к окну, нашла бутылку, вылила остатки в стакан, вдохнула, выпила залпом, вздрогнула, передернула плечами – бр-р-р! – и плюхнулась на кушетку.
Кто-то включил свет, Аня очнулась.
– А, это ты, Натахен? Ужин будет чуть позже, что-то я не в форме.
Высокая, голенастая Наташа стояла в двери, свет освещал ее сзади – то, что делалось в столовой, Наталье было видно не особенно отчетливо.
– Ваша гостья уже ушла, Анна Дмитриевна?
– Нет, пока – она, похоже, тоже не форме. Так что по-позжее… и на двоих. Я имею в виду ужин. А может, и не будет ужина.
– Да я спросить хотела. Моему мужу нельзя переночевать здесь? Ему завтра на работу можно не так рано, как обычно, а погода – сами знаете, хуже некуда. Мы в моей комнатке разместимся… Без проблем.
– Не поняла, а где он, здесь на кухне? У вас, Натхен, все без проблем, никаких на хрен у вас нет проблем.
– Так что – нельзя?
– Нет, нельзя. Что у меня гостиница?
– Не поняла.
– Чего тут понимать? Ему ночевать здесь нельзя. Потому что это моя квартира. Квартира, а не гостиница.
Наташа застыла, она, видимо, ожидала другого ответа.
– Хорошо, Анна Дмитриевна. Как скажете, – задумчиво сказала она и удалилась на кухню.
Анна повернулась в сторону прихожей. На пороге лежал одинокий Олин сапог. Видимо, выпал из сумки, когда Оля вырывалась из объятий матери. Анна подняла его, долго рассматривала, потом с силой швырнула в сторону выхода. Сапог глухо ударился о косяк и шлепнулся на пол прихожей. Аня включила в столовой свет и долго держалась рукой за выключатель, будто боялась упасть. Так она простояла минуту, уставившись стеклянным взглядом на свой мобильник, потом отклеилась от выключателя, торопливо взяла телефон и села в кресло.
– Оля, ты уже дома? Сегодня одна, не пошла к своему папику? Вот это правильно. Да знаю я ваших папиков. Всё самоутверждаются. Этот твой… Чтобы сказать потом друзьям: «Ездил на Родос с малышкой на двадцать лет младше меня». Небось, как и все бегает в клуб «Сто пудов», не знаешь? – ну, где за умеренную плату можно взять невообразимую толстуху. Ему баба нужна в сто пудов. Или десять по десять. Не такая же тощая селедка, как ты. Да еще и злобная. Ишь, как на мать бросаешься… Думаешь, я тебе плохого желаю? Твой папик – такой же люмпен, как и твои прыщавые мальчишки на танцульках. Чего ты туда таскаешься? – балерины из тебя все равно не получится. И от папика твоего тоже ничего хорошего не дождешься. Разве что дурную болезнь подхватишь. Лучше бы он умер. А ты не злись… И не кричи. И нечего рыдать, мать тебе дело говорит… Я хочу, чтобы ты счастлива была… Чего молчишь? Бросила трубку, стерва!
