– Да… Нет… В смысле. Вывих. Не видела.
– Это я вывихов не видела? – Инга ухмыльнулась с видом знатока. – А почему повязка на голове?
– Ага, вылитый Шариков! – хохотнул Генка.
И тут прозвенел звонок на урок. Весь разговор насмарку, да еще и Зыкин не к месту встрял со своими шутками. Неужели мой вид был настолько плох? Ребята стали разбегаться по кабинетам, а я приковылял к зеркалу и впервые взглянул на себя после трудов Бочкина. Что же это было за зрелище – я даже прослезился! Булгакову и профессору Преображенскому такое и не снилось. Шариков после операции по сравнению со мной вышел первым красавцем. Моя голова была замотана так криво и неумело, что волосы торчали из-под бинта какими-то рваными клочьями, одно ухо оказалось плотно примотано к черепу, зато другое оттопырилось в сторону и торчало, как антенна «Триколор ТВ». Челюсть была подвязана, будто меня помимо прочего мучил флюс. Я скорбно выпучивал подбитый глаз, так как второй плохо видел из-за нависающего бинта. Еще этот нелепый бантик сбоку – черт-те что. Таким меня впервые Инга назвала по имени, таким она меня и запомнит – стыд и позор!
– Так, по-твоему, выглядит герой? Это ты называешь «благородный и трагический вид»? – взвыл я. – Признавайся, сколько у тебя по ОБЖ?
Бочкин отвел взгляд. Тогда я швырнул костыли на пол, напялил пуховик, взял рюкзак и вышел на улицу.
– Погоди, а уроки? – кричал вслед Бочкин.
Он явно никогда в жизни не любил, раз мог сейчас думать о занятиях.
Я шел из школы, рывками разматывая бинт. Перед глазами стояло собственное комическое отражение в зеркале – невыносимо жалкий облик. Прохожие оборачивались, но мне было наплевать. Пусть хвостом волочится бинт, пусть меня загребут в психушку прямо из сквера, лишь бы забыть о своем позоре. Мороз пробирал до костей – день выдался по-настоящему холодным. Небо буквально напирало: плотное, творожистое. И тут повалил снег. Хлопьями он летел на землю, будто сверху на город хотели вытряхнуть все то, что копилось в закромах до середины декабря. Газоны белели прямо на глазах. Снег не таял, а стелился уверенно, точно понимая, что его пора давно настала. Не видно уже было пожухлой травы, осень скрылась, пропала до следующего года. Зима ворвалась в город, как опоздавший ученик влетает в класс: быстро и незаметно, будто находилась здесь все последнее время.
– Адаскин! – кто-то окликнул меня сзади резко и громко.
Я остановился, оглянулся. И увидел Фирсову. Она бежала ко мне, продавливая на свежем снегу тяжелые вмятины своими сапожищами, незастегнутый черный пуховик развевался за спиной, Катька махала руками и была похожа на огромную ворону.
