В те дни (а дело было в пятидесятых годах) орнитологов нашей округи очень беспокоила судьба диких индеек. Это был редкий вид, к тому же чистокровные дикие индейки начали скрещиваться с фермерскими домашними птицами. Вид стал вырождаться. Это было исчезновение путем смешивания и разбавления, и орнитологи воспринимали его как такую же трагедию, как и более драматичная гибель странствующего голубя или каролинского длиннохвостого попугая.
Один орнитолог создал формулу для подсчета соотношения наследственности домашних и чистокровных диких индеек у отдельно взятой птицы путем сравнения угла полета при взлете и темпа ускорения. И в те печальные дни американские индейки летали низко и медленно.
Однажды весной, когда мне было шесть лет, я подхватила корь. У меня была высокая температура, и мама за меня беспокоилась. Она блюла в доме темноту и тишину и бесшумно передвигалась по комнатам, пробуя самые разные способы сбить температуру.
Даже орнитологи перестали приходить к нам, но не из страха перед болезнью или уважения к больной. Дело в том, что они обнаружили гнездо дикой индейки. Согласно упомянутой формуле, самочка была чистокровной дикой индейкой – ни грана лениво текущей домашней крови в ее венах! – и орнитологи разбили лагерь в лесу, защищая гнездо от хищников и без устали фотографируя.
Однажды вечером у нас зазвонил телефон. Это оказался один из орнитологов.
– У вашей малышки корь еще не прошла? – спросил он.
– Нет, – сказала моя мать. – Она очень больна. Температура тридцать восемь и девять.
– Скоро буду у вас, – сказал орнитолог.
Через пять минут подъехала полная машина ученых. Они торжественно вошли в дом, неся картонную коробку.
– Тридцать восемь и девять, говорите? Где она? – спросили они мою мать.
Орнитологи потихоньку пробрались в комнату и поставили коробку на мою кровать. Я была в полубреду, и когда открыла глаза, их встревоженные лица, нависшие надо мной, казалось, выплывали из темноты, точно гигантские светящиеся яйца. Они откинули одеяла, которыми я была укрыта, и ощупали меня с ног до головы, а потом стали шепотом советоваться.
– На ощупь вроде то, что нужно.
– Тридцать восемь и девять – должно сработать, если мы положим их поближе, и она будет лежать неподвижно…
Потом я закрыла глаза, и через некоторое время орнитологи, стараясь не шуметь, удалились, а их бледные лица еще долго плясали передо мной на черной волне лихорадки.
На следующее утро мне стало лучше. Впервые за много дней я была способна связно думать. Воспоминание об орнитологах с их перешептываниями было похоже на сон из другой жизни. Но когда я откинула одеяло, на меня уставились выпученными глазками, широко раскрыв клювики, шестнадцать пушистых маленьких индеек – а рядом лежала расколотая скорлупа шестнадцати бурых в крапинку яиц.
