Он молчал. Он знал: будет надо — переступит.
Она, не ослабевая, кричала.
Требовала, молила, чтобы он прекратил братино дело.
— Ведь никто-никто не знает, сам говорил. Отправь в тыл… Ведь он же безвреден будет там для твоей партии. О, ты сделаешь это, да? Ведь да? Ну скажи: «Да!»
Он молчал.
Первый раз понял, что и «да» бывает как «нет».
И потому с трудом, но твердо ответил:
— Нет!
Ползала у ног, ловила его ноги, в отчаянии и тоске безмерной молила:
— Нет, ты не сделаешь этого! Ты же любишь меня! Ведь не сделаешь, да?
— Нет! Не могу! Ты пойми…
Говорил много о том, что ясно, на что и слов тратить нечего.
Ясно: нельзя! Ясно: нет!
И двух слов, оба в пять букв, так ужасна была борьба.
И понял сразу, не мыслями, а как-то в с е м с о б о ю, всеми чувствами, жизнью своей всей: настоящей, прошедшей и даже будущей, понял, что́ такое заколдованный круг. Не «зачем?», как думалось раньше, а круг тот — из двух слов: «да», «нет».
И еще понял: р а с к о л д о в а т ь или, наоборот, з а к о л д о в а т ь его, этот круг, еще сильнее можно опять-таки этими же словами: «да» или «нет».
И страх, и тоска, и неловкость — пропали мгновенно, и силу почувствовал в мыслях и ясность, каких никогда не бывало.
И радость, радость — хоть смейся. Твердо на земле (которая — он сам), незыблемо стоял богатырь.
Выручила правда — земля.
Сделал шаг к двери.
Люся вскочила. И глаза ее (навсегда запомнил Тропин) были з н а ю щ и м и.
Тихо прошептала:
— Ты… не любишь… меня?..
Он так же тихо:
— Люблю, но не так, как люблю…
— Как что?
Спросила не как кого, а что.
Молча сделал еще шаг.
Она открыла дверь:
— Иди! Уйди!..
Голос ее задрожал.
Звонко крикнула вслед:
— Проклятый! Убил меня! Убийца!
На минуту, обезумевшая, выбежала:
— Убийца!
На другой день Тропин получил два пакета: один — из тыла, в ответ на «следственное производство» о контрразведчике Любимове.
В конце стояло: «По исполнении немедленно донести».
Второе письмо — записка. Два слова: «Убийца! Проклинаю!»
Через час, не больше, прибежал мальчуган, приносивший записку.
Задыхался. Бежал, вероятно, с самой окраины.
— Товарищ… комиссар… Барышня…
Тропин смотрел на раскрасневшееся, потное лицо мальчика, на испуганные глаза. Все понял.
Закружилась голова. Но совладал с собою.
— Ишь запыхался. Ну что — барышня?
— Барышня… отравилась.
Вздрогнувшей рукой погладил мальчика по мокрым волосам и недвижимыми губами произнес:
— Иди… милый.
Взял портфель. «Портфель, — думал напряженно. — Зачем — портфель?»
