Без дела же сидеть нельзя. Нанялся как-то на поденную, мост перемащивать, доски перестилать.
Работать было тяжело, не привык к такой работе — раньше ничего тяжелее карандаша в руках не бывало.
Работать пришлось с мальчишкою деревенским, из беженцев, с голодающих, наверное, мест.
Мальчишка к работе привычный, здоровый, ломил, как медвежонок. Загнал Калязина в короткий срок. В ушах звенело, ноги дрожали, подкашивались, боялся, что разорвется сердце, — плыли круги в глазах.
А мальчишка подгонял, грубо покрикивал. И ворочал без устали. Только лицо загорелое, блином — точно маслом покрывалось, и грудь рубаху топорщила.
Делалось тяжело — безысходно.
Сердце жгло. Мутило всего.
День холодный.
Первый был утренник.
На лужах тонким стеклышком ледяная корочка.
Розовые, бодрые люди попадались навстречу Калязину. Шел вдоль стен. Привык стенкою пробираться, как животное бездомовое, пес. Не так заметно, не всем — на глаза.
Холодно ушам, кончикам пальцев. И спине.
Железом притиснулся холод между лопаток.
Последний день сегодня ходит — так решил. Последний день без пальто.
Украдет, ограбит, как его ограбили, а достанет.
Чего в самом деле? Если люди — не люди, то и церемониться нечего. Снимай пальто, и баста!
Разве люди это? О чем они думают, к чему стремятся?
Вот на углах червонцами, валютой торгуют.
Или щенков чуть не лижут, сеттеров каких-то чистокровных покупают — миллиарды за щенков сопливых.
Они и собак держат при себе и кошек не потому, что любят животных, а для того, чтобы существо подвластное иметь, командовать. Чтобы пресмыкалось перед ними оно.
Потому после революции, как власть от них отняли, особенное стремление они к животным чувствуют. И торговцы, собачники потому на каждом углу. Учли психологию, шельмы-собачники! Люди!
Злоба кипит в сердце Калязина. Жарко даже. В рубахе — жарко. Быстро, рысью вдоль стен. Как в котле паровоза в теле, в сердце, в жилах кипятком кипит кровь — оттого холод не чувствуется, и бежит оттого, стремительности своей не замечая.
Не чувствовал усталости, мыслей не было никаких, только сознание: вечером, лишь стемнеет, в переулке, уже облюбованном, ждать будет жертвы.
Без выбора. Первого. В пальто который.
Временами нащупывал в кармане складник. Целый вечер на бруске точил. Софья Семеновна в кино уходила, а он целый вечер — на бруске, на свободе один весь вечер.
Улицу за улицей обходит, колесит, то расширяя, то суживая роковые круги-обходы; кружит, колесит все в районе одном, в том, где переулок облюбованный, место расплаты идола-человека.
