Коняга, это верно, вышибал с удовольствием.
А вот Ивана Иваныча — ни-ни и даже с уважением.
И сотку иной раз от Карпыча тайно ставил.
Васька Соболев кличку Пловец заслужил за плавание изумительное. Мальчишкой еще сопливым, порты подпоясывать не умел, а в Ворониных банях, в бассейне, или на Бабьей речке, на Гутуевском, куда городулинцы шатией за кокосом ходили, а также на «Балтинке», на четвертой от Питера версте, на водопаде — даже матросов удивлял: рыба, а не плашкет. Вода для него — что квартира со всеми удобствами: спать, вероятно, мог в воде… не только что. Спиной становясь к воде — нырял. И ничего.
Городулинские ребятишки каждый чем-нибудь выделялся: Васька, вот, плаванием, Мишка-Левый, братишка его, — в драке бесподобен (бил с левши), Колька-Меднолобый — музыкантом роскошным стал впоследствии.
На афишах его портреты печатали. Что шафер на афишах: во фраке, в «гаврилке», прическа — «бабочкой». Будто и не городулинский вовсе. Павлушка-Пестик — революционер, эксист, «максималист» по-газетному, у Фонарного, в шестом году, застрелился.
Городулинские все — с талантами.
На что Афонька дворников, Говядина по кличке, деревня: только и есть в нем — мясо да жир. И тот отличился: вора на чердаке изловил и единолично в участок доставил.
Здоров, толстомясый! Одного вора ему, пожалуй, мало.
Городулинская плашкетня — талантливая.
В игру всякую — мастера, в драке — не качают, языком — любому трепачу сорок очков. И правильные. Фальши — никакой.
Воровства или чего такого — ни-ни!
Народ крепкий телесно и духовно, да иначе и нельзя: жизнь по головке не гладит.
Хочешь не хочешь — крепись.
Жизнь такая — ничего не попишешь!
Голод, холод, труд с малолетства. Большинство — по отцовской линии: на завод, в мастерскую, на липку сапожную или на верстак портновский.
Васька жил не унывая, несмотря на то, что жизнь сложилась неказистая: отец — пьяница, бил его и брата Мишку смертным боем. Когда Ваське минуло двенадцать, братишка ушел от отца. Жил с Марусею-Цыганкой, черненькая девочка, глаза — что вишни в дождь. Славненькая!
Мать умерла давно, от побоев мужа, наверное. Отец на одном Ваське душу и отводил. Но потом заболел. Пьяный, в покров, проспал на земле, схватил крупозное. Скрючило, хотя и вынес. Васька же к тому времени выровнялся: ростом чуть не с отца, а в плечах шире. Перестал отца бояться. А когда тот, пьяный, как-то стал фасон показывать — тарелки бить, Васька за Дворниковым Афонькою слетал. Вдвоем связали, бросили на кровать, а сами пошли играть в пристенок.
