Я больше ни о чем не вспоминала, и мы жили так, словно наш медовый месяц уже начался. Татуировка почти зажила и смотрелась просто отлично, но Андре продолжал с нежностью ухаживать за ней, наносить мази, натирать исцеляющими составами. Так мужчины до блеска полируют зеркальные бока своих новых «Бентли». Мы вставали, когда хотели, завтракали в каком-нибудь кафе или дома – тогда готовил Андре. Я много читала, стараясь наверстать все годы, когда приходилось делать то, что надо, а не то, что хочется. Я позволяла себя мыть и наряжать, выполняла его команды, но иногда, чисто ради развлечения, начинала сопротивляться, и все это неминуемо заканчивалось для меня постелью, и тогда Андре склонялся надо мной и овладевал не только моим телом, но и моими мыслями и мечтами.
Я хотела, чтобы так было всегда. Мы ходили в театры и на выставки, искали одежду в магазинах – Андре подбирал для меня новый стиль, в котором мое тело смотрелось бы органично.
– Ты слишком ненормальна, чтобы носить обычные вещи.
– Нацепи тогда на меня лоскутное одеяло, – смеялась я. – Или сплети мне рубашку из крапивы, она подойдет как нельзя лучше к моему сумасшествию.
– Никогда не говори мне, что ты сумасшедшая, – строго ответил он, и в его голосе я услышала страх. Иногда по ночам я просыпалась от того, что он смотрел на меня долгим, странным взглядом, словно желая и не решаясь о чем-то сказать. Да, то, что было между нами, могло свести с ума всерьез, но мне было совершенно наплевать на это. Я получила то, чего хотела, я вела жизнь кошки, лежащей на теплом диване у камина. Я никогда не рассматривала всерьез, что случившееся с Одри может произойти и со мной. Все-таки она была психованной стервой, и не потому, что иногда кто-то привязывал ее голой к ножкам кровати кожаными ремнями.
Часто, когда вечер не был занят, мы ужинали с отцом Андре, обсуждая свадьбу. Мы назначили ее на середину октября, позже было бы совсем холодно. Говоря «мы», я подразумеваю Андре, он решал все детали, делая вид, что согласовывает их со мной. Я не возражала, моя покорность граничила с апатией, а вот Габриэль была в ярости, узнав, что мы собираемся пожениться в Москве. Владимир Борисович, милейший отец Андре, только улыбался, когда Габриэль звонила, чтобы в очередной раз выговорить ему. Она считала, что наше решение – прямой результат его влияния. Отчасти так оно и было. Владимир Борисович сделал все, чтобы Андре в Москве было уютно. Мы жили у него, ужинали у него, Андре несколько раз оперировал в Московском институте пластической хирургии, один раз летал во Францию – без меня, на самолете Марко, чтобы посетить консилиум по поводу той девочки, которую готовили к операции. Все было до нелепого хорошо, когда я вдруг поняла, что именно так беспокоило меня, что именно не давало мне спать.
