Слабые писали под копирку свои копии, а сильные состязались, иногда осознанно отдаляясь от Михаила Шолохова, чтобы не попасть под его влияние. Да и великая наша деревенская проза и окопная правда не возникли разве как продолжение народной эпопеи Шолохова? И двадцатый век русского простонародья, начавшись великими именами Сергея Есенина и Михаила Шолохова, не продолжился ли совершенно органично повестями и романами Василия Белова и Евгения Носова, Виктора Астафьева и Юрия Бондарева? Как личности, они все разные, да и стилистика у них у каждого особая, никакой зависимости. Но народ-то русский был один и движение народной жизни, начавшись в ХХ веке на полях первой мировой войны, закончилось с последними поклонами и прощаниями с родимыми Матерами и родимыми Матрёнами. Дальше начался великий разлом, продолжающийся до сих пор, и какой народ выйдет из него, таков и новый эпос будет. Пока же — не время эпоса, ибо нынче не видно движения самого народа, без которого эпос существовать не может.
Движение русского эпоса, как движение самой народной жизни. Пожалуй, этот шолоховский эпос реально закончился лишь в конце ХХ века. Завершилась ли реальная русская жизнь?
Вот поэтому нет никакого преувеличения в том, что ХХ век называют веком Михаила Шолохова. Это и был шолоховский литературный мейнстрим. А рядом по своим тропинкам и просекам развивались иные литературные традиции: Булгакова и Зощенко, Андрея Белого и Алексея Ремизова. Набокова и Замятина. Всем хватало места. Но жизнь русского народа всё-таки определялась скорее по "Тихому Дону" и "Поднятой целине", нежели по "Белой гвардии", "Золотому телёнку" или же "Хождению по мукам".
Его "Тихий Дон" всё-таки вобрал в себя всю Россию, все её народные переломы и трагедии, печали и надежды. Он настолько естественно и органично передал уклад жизни русского казачества, укрупнил этот уклад всечеловеческими мотивами любви и ненависти, добра и зла, что сделал его близким всему человечеству. Лишнее подтверждение того, что только национальный художник может передать через родные и близкие ему образы боль и радость всего человечества.
Можно поражаться той стойкости, с которой Михаил Шолохов отстаивал перед цензорами и редакторами своих героев. Но если увидеть в них, в Григории Мелехове и Аксинье, в Мишке Кошевом и Прохоре Зыкове, в Митьке Коршунове и Ильиничне, в купце Мохове и сотнике Листницком, не только казаков и жителей отдельной станицы, не только яркие типы казачества, но и всю сдвинувшуюся с места Россию, всё её прошлое и будущее, мы поймем, что с "Тихим Доном" наконец Россия получила свой законченный национальный миф. Свою "Калевалу", свою "Илиаду". В двадцатом веке, пусть в ином, более фантастическом виде, лишь Джон Толкин сотворил столь же полноценный англо-саксонский миф. Последний миф белой цивилизации.
