Впрочем, чужой дурак — наше веселье, свой — бесчестье.
Величайшее произведение искусства напишет тот художник-философ, который познает начало всех начал или конец всего сущего. Что есть вечность? Космическая мысль? Бог? Или только истина цифр: один+ один+один+один и т.д.? Куда мы уходим? К этим цифрам со знаком плюс — в бесконечность, сливаясь в сплошное космическое?
А что потом? Есть ли оно, это "потом"? Может быть, снова "начало"?
НЕ ПРАЗДНЫЙ ПОДАРОК Всякому разумному человеку дано думать, что жизнь его не праздный случайный подарок, а она несет в себе великий земной смысл — воспитать собственную душу в борьбе за свободное существование, за очеловечивание человека во имя всемирной справедливости, выше которой ничего нет.
"МНЕ НЕКОГДА ОБЪЯСНЯТЬ" — Я ухожу, Оля. Значит, ты не идешь домой?..
Шестилетняя Оля стояла, отвернувшись, и, подняв голову, укутанную пуховым платком, старательно дула на снежинки, падающие ей на нос. Весь вид ее выражал деловую независимость. Я спросил:
— Так ты идешь домой?
— Дедушка, ты несознательный, — сказала она. — Ты мне мешаешь, ты отпугиваешь снежинки.
— Отпугиваю? Каким образом?
— Дедушка, мне некогда объяснять, — Олечка два раза чихнула.
— Не может быть! Да что же это? Тишина — и снова голос из-за двери.
— Олечка, три раза чихнула.
— Кошмар! Вчера был ветер, снег, она замерзла, носик был холодный, простудилась! Боже мой, где у нас кальцекс? Где у нас, наконец, лекарства?.. Оля, ты что — заболела?
Голос Оли:
— Мама, это у меня просто в носу защекотало. Мне некогда объяснять. Я смотрю телевизор.
МИСТИК "Кто-то кричал за моей спиной дурным голосом: "Скорей, скорей!.."
Я полз вверх по ледяному склону, обдирая кожу, ломая ногти, вконец окровавливая руки о закаменевшие острия снега. Я чувствовал, что онемели ноги и нет сил продвигаться дальше к вершине, загораживающей впереди небо чудовищным гребнем.
А снизу крик гремел над головой:
— Скорей, скорей, они едут! Ты опоздаешь!
И сбоку внезапно возникли огромные сани, на которых кто-то громадный, но невидимый в косматой медвежьей дохе лежал ничком, а сбоку вплотную придавливалась к нему боком молодая в длинной шубе женщина дивной красоты, я заметил только половину ее лица, тесно прижатого щекой к саням, черные волосы на ветру. Один глаз широко раскрыт, но был совершенно безжизнен. Я, ошеломленный ее ужасающей красотой, кинулся ползком к саням и обезумело поцеловал ее в щеку, плоскую, холодную, как лед, она даже не шевельнула ресницами, не взглянула, и я вцепился обеими руками, вжался животом в доски саней, все безумнее мчавшихся вверх к приближающемуся гребню.
