Телеграммами обклеены гигантские стенды в зале заседаний "Родины" на четвертом этаже Госдумы. Творящееся там напоминает непрерывный многодневный хэппенинг: постоянно что-то происходит, самые разные люди вовлечены в некое действо, которое походит то на рабочую сходку, то на церковную службу, то на отвязанный рок-концерт, то на уличную революцию.
В этом предбаннике множество людей, всем находится дело, и каждый причастен действу, что совершается там, дальше, за закрытыми дверями, в кабинете Рогозина. Девочки-секретарши развешивают телеграммы, их приносят сюда охапками, от них уже сдурел отдел писем Госдумы. Пресс-секретари за ноутбуками пишут хронику голодовки, вбрасывают порции информации в Интернет, держат связь с соратниками со всей России, вылавливают из пучин киберпространства отклики, проклятия, благословения. Теле- и фотокорреспонденты обреченно обходят зал, подолгу ищут нужный ракурс для съемки, понимая, что ничего из отснятого не увидит свет. Тут множество депутатов из "Родины" — они проводят нескончаемые летучки, переговоры с союзниками, словесные стычки с редкими противниками, отважившимися проникнуть сюда. Зал заседаний напоминает ставку командующего: здесь разлито чувство причастности к чему-то великому, к какой-то тайне, что свершается в пяти метрах от тебя, здесь и сейчас, — причастность к творящейся истории?
Поприветствовать голодающих приходит известный оппозиционный депутат, сквозь его натуженную улыбку проступает нечеловеческая зависть. Через минуту он почти выскакивает из рогозинского кабинета, смущенный, обескураженный, зрачки его глаз лихорадочно вращаются, словно он на бегу обмозговывает внезапную задумку. Важно проплывает священник, нынче утром постигший, что должен прийти к голодающим, наставить их, приободрить Словом Божьим. Вот-вот он войдет к ним — кем ощущает он себя в эту секунду: тюремным батюшкой на исповеди приговоренных к казни? Или первохристианином, входящим в клетку ко львам? Вот пришла жена одного из голодающих — в другой ситуации, у больничного или тюремного окошка для передач, она вела бы себя иначе: рыдала бы, молила передать огромный куль с тщательно подобранными продуктами — но здесь неуместны ни слезы, ни съестное. Она пришла с пустыми руками, стоит молча, отдельно от всех, старается держать себя в руках, тихонько поджидает мужа.
Пройти через зал заседаний, через приемную секретаря — и попадешь в рогозинский кабинет, где голодают. Впускают всех желающих, лишь бы по делу пришел, а не поглазеть. Чтобы проняло, чтобы в мозги впилось, что же это такое — голодовка, нужно пробыть здесь хотя бы сутки и тоже поголодать. А за несколько минут не поймешь ни черта: кажется, будто и не происходит ничего, просто пятеро друзей собрались тут пожить некоторое время. Непонятно только, почему депутаты в домашней одежде, отчего это Савельев и Харченко лежат неподвижно, вперив взгляды в точку, почему Маркелов так тихо говорит, почему так тяжело стоять Денисову, и отчего Рогозин бодрится и пытается намеренно сильно пожать тебе руку.
