— Вот ты, Тертый, про брата рассказываешь, который в Москве живет, — ополченец Плаха хмурил побелевшие на солнце брови, щурил синие невеселые глаза, — А у меня брат в Житомире. Не хохол, а русский. Вместе росли, вместе в школу ходили. Почти в один год женились. На поминках матери рядом сидели. Я ему звоню: "Коля, ну чего ваши хохлы с ума посходили. Нас бомбят, города разрушают, детей убивают. Откуда у них эта злость?" А он на меня матом. "Ты, говорит, москаль проклятый! Кровопийца! Ты нашу Украину кровью залил! Чтоб ты подавился крымским яблоком!" "Коля, говорю, в тебя черт вселился. Ты же русский!" " Украинец я, а не русский! А тебя знать не хочу!" "Что же, говорю, стрелять в меня будешь, если встретимся? Гранату кинешь?" "Кину! Чтобы мозги твои москальские полетели. Не звони больше!" Это ж надо подумать! — Плаха кусал травинку, глядя на реку печальными синими глазами.
— Да, такие дела, — вздохнул Тертый.
— Теперь не встретимся. А я ему в долг денег дал. Пропали деньги, — повторил его вздох Плаха.
Кирилл их слушал, не вникая в суть путанных, перелетающих с одного на другое суждений. Ему было светло. Казалось, в этом озаренном пространстве он существует одновременно ребенком и отроком, и юношей, и всей остальной, ему дарованной жизнью. И все в этой жизни обретет свою полноту и гармонию. Он одержит победу, совершит свой подвиг, вернется домой, где все будет, как прежде. Будет мир, любовь всех ко всем, и это он своим подвигом вернул дорогим ему людям чистоту и любовь.
— Мужики, про гранату это вы хорошо, — бодро воскликнул ополченец Ворон, недовольный печальными вздохами товарищей, — Пойти что ли, в речку гранату кинуть? Рыбки захотелось. А то тушенка из ушей лезет. А, мужики?
— Незаконно, — строго сказал Лука, — Рыбу глушить незаконно.
— Закон — война! — Ворон смотрел на бруствер, где у пулемета стоял ящик с гранатами, — Омуток отыскать и шмальнуть!
— Рыба в войне не участвует. Ты, Ворон, не перед людьми, а перед Богом ответ держишь. Он тебе на суде эту рыбу покажет и спросит: "Зачем ты ее гранатой убил? Мой, Божий закон, нарушил?"
Ворон отмахнулся от Луки. Повернулся к Кириллу, который аккуратно снимал с клубня землистый завиток, открывая белую картофелину:
— Плот, ты картошку чистишь, будто с каждой юбку снимаешь. Небось, девок быстрей раздеваешь? Жрать хочется. Бери ведро, беги к реке за водой! — и, достав зажигалку, стал разводить костер.
Кирилл дочистил картошку. Схватил мятое ведро и пошел вниз по берегу. Он принял, как должное, этот грубоватый приказ Ворона, готовый служить этим родным людям, исполняя их просьбы и наставления.
