– Чудо хождения Иисуса по воде наводит нас на мысль, как сложно воспринимать Священное Писание в целом. Евангелия кажутся незначительными, а содержащиеся в них послания – малоубедительными, если воспринимать их как сообщения четырех репортеров. Но если понимать их как рассказы, написанные языком метафор и символов, тогда они раскрывают свою нравственную глубину и сокрытую в них истину. Таким же языком пользовался и сам Иисус, верно? Как он проповедовал людям?
– В Евангелиях сказано: «Без притч же не говорил им…»[31]
– Точно. Притчи о заблудшей овце, горчичном зерне, смоковнице, закваске, сеятеле, блудном сыне, и так дальше. Сплошные притчи.
«Баранина под горчичным соусом, с тушеным инжиром и под стаканчик винца – сплошные съедобные притчи», – размышляет Эузебью.
– Притча – это аллегория в форме простого рассказа. Чемодан, который нужно открывать и распаковывать, дабы рассмотреть его содержимое. И единственный ключ, которым можно открыть все эти чемоданы, притом широко, – это аллегория.
Наконец, есть одно-единственное чудо, истинное и буквальное, на котором держится наша вера, – его воскрешение. Стоит только уяснить его себе, и становятся понятными все притчи, рассказанные Иисусом и о нем самом. Это самая суть христианства: одно-единственное чудо, окруженное и подпираемое притчами, точно остров, омываемый морем.
Эузебью слегка прокашливается.
– А ты не делилась своими откровениями с отцом Сесилью?
Отец Сесилью их местный священник и объект немалого недоумения Марии. При ней этот бедняга всегда выглядит точно несушка в курятнике, которая недоснесла яиц.
– Что… И чтобы нас отлучили от церкви? Этот олух, сущий апологет буквализма, глумится над моей верой. Он же тупой как баран.
– Зато доброжелательный, – успокаивающе замечает Эузебью.
– Как баран.
– Все, что ты говоришь, весьма занятно.
– А я еще не закончила. Если помнишь, я искала. В том-то вся загвоздка.
– Да, но ты же нашла решение.
– О, сердце у меня так и колотится! Теперь не грех и выпить, если ты продезинфицируешь стакан.
Мария наклоняется, достает из сумки бутылку красного вина. И водружает ее на стол. Эузебью широко улыбается.
– Боже мой, Мария!
Он спешит открыть бутылку. И, пока та стоит, источая аромат, тщательно ополаскивает стакан.
– Второго стакана нет, – замечает он. – Так что пей из этого, а я буду прямо из бутылки.
– Это же неприлично. Будем пить из одного стакана.
– Ладно.
Он наливает в стакан несколько капель эликсира. Тот переливается, точно светлячок. Он облизывается в предвкушении возможности промочить горло, но передает стакан жене.
