Мальчик снова обернулся к людомару и стал молча оглядываться по сторонам.
— Где Пукки? — спросил он боязливо. — Мне нельзя без него. — Он снова потрогал себя сзади.
— Он ушел.
Мальчик еще несколько раз повертел головой и расплакался от радости.
— Верни меня к маме, людомар… пожалуйста, верни… — бросился он к охотнику.
— Идем, — кивнул ему тот.
Они пошли по дороге, а после и вовсе запрыгнули на выехавшую из полей телегу. И никто, никто, кроме людомара не слышал и не чувствовал, как далеко в поле, вместе с ними тяжелой поступью шел иисеп, сжимая в челюстях полу съеденное тело эвра.
****
Возвращение ребенка не оказалось радостным, как ожидалось. Мужичонка, протрезвев и поняв, что вместе со своей честью он продал у харчевни и честь сына скоро повесился, от чего его жена пришла в еще большее отчаяние. Она билась в истерике в тот момент, когда людомар вошел в покосившуюся хатенку.
— Ой, что же ты наделал-то! — набросилась она на сына. — Папку свел в могилу! — С этими словами она со всей своей бабьей дури начала хлестать ребенка по щекам.
Людомар стоял с заткнутыми пробками ушами и с удивлением смотрел на нее. Охотнику трудно понять то множество эмоций, которые часто охватывают пасмасов. Собственно этим да еще своей грязнотой и бедностью они и знамениты.
Даже рассказ о том, что мальчик никуда не сбегал, а был продан отцом за кристаллы тепла ничего не изменил. Потеряв кормильца, женщина вконец обезумела.
Разум ее просветлел лишь в миг, когда глаза натолкнулись на людомара.
— Ничего не дам! — не своим голосом заорала она. — Прочь! Ничего не получишь!
— Нельзя так, Дорива! — зацыкали на нее со всех сторон.
— Нечего мне ему дать. Нет у меня ничего!
— Надо отдать. Не то вернется он и скот наш порежет.
С чего пасмасы взяли, что людомары мстительны никому доподлино неизвестно, но факт оставался фактом: людомары не испортили ничего ни одному пасмасу, но этого словно и не было — все обвиняли их во вредительстве.
Людомар развернулся и хотел было уходить, но старая и дряхлая старуха в грязном рубище остановила его, преградив путь:
— Уходя — не уйдешь, возратясь — не вернешься! — крикливо припевала она, подпрыгивая. — Убереги нас, Зверобог, от возрата слуги твоего на веки вечные с дурными мыслями. Не уходи от нас, — по-доброму обратилась она к людомару, — а коли пошел, так возьми от нас. Не можем делиться ничем, так хоть плотью своей поделимся с тобой. Возьми вот нас в ней.
Из-за старухи к людомару вытолкнули малюсенький комочек, смотревший на него широко открытыми от ужаса глазами. Комочек дико трясся.
