– Да какое там, Настасья Прокловна-то! С нашей-то с жизнью гарнизонной. Сегодня тут, а завтра там, то строй редут, то Туркестан. Нашу дивизию мотают по всему востоку, всей Азиатчине, как змеев воздушных. Вот осяду, обзаведусь и женой, и детишками, а пока бобылём хожу.
Виктор был вежлив настолько, насколько не интересующая его тема позволяла быть ему вежливым. Девок хватало ему, а сделать одну из них своей женой означало бы несчастье и для себя, и для жены. Видал он и жён гарнизонных – и брошенных. Нет уж, спасибо!
– Такой молодой, красивый, далеко пойдёшь, а жену не хочешь. Не дело это, сынок… – Голос Льва Ивановича был почти суров, но всё равно мягок по-старчески. – Так и жизнь пройдёт.
Виктор вспомнил Фэнтянь и Внутреннюю Монголию и улыбнулся. И незаметно было, как его зубы заскрежетали. Правда, так и жизнь пройдёт.
– Ну и пройдёт, – как-то чересчур вежливо проговорил он.
– А в клубе ещё не начались мероприятия, Виктор? – сообразила перевести тему Настасья Прокловна.
Летние мероприятия в клубе досуга товарищества Вершков хоть раз за лето, но посещались всеми без исключения дачниками, в том числе и Семёновым, и Ниточкиными.
– Не слышал, Настасья Прокловна. Может быть, составите мне компанию через полчаса? Вот и посмотрим.
– Не, сынок, нам ещё вещи разобрать надо бы, – сказала Настасья Прокловна. («Какие вещи?» – подумал про себя Лев Иванович, но промолчал.)
Академик улыбнулся:
– Ну, ещё увидимся с тобой, товарищ красноармеец. А хочешь, как стемнеет, заходи, мы тебя чаем напоим.
Семёнов пообещал зайти, ещё не зная, что обещание это выполнить не сможет. Когда Лев Иванович с женой смотрели в спину Виктору, было очевидно, что думали они об одном, а точнее, об одном и том же человеке, которого не видели уже почти десять лет. Но они бы никогда в этом не сознались ни друг другу, ни себе.
В засаде Марья Иосифовна сидела, уже засыпая. Ни одна мысль не тревожила её седой головы – кроме вопроса, приедут ли ещё потенциальные покупатели молока на последнем вечернем паровозе. В другое время из Марьи Иосифовны получилась бы идеальная коробейница, купчиха или мерчандайзер, но она жила тогда, когда жила. Кроме того, после пропажи мужа Марья Иосифовна малость тронулась умом.
Взять хотя бы тот факт, что после того, как ей назначили пенсию как вдове жертвы Империалистической войны, она носила траур триста дней. Почему триста – никто, а особенно Марья Иосифовна, сказать не мог, но все триста дней она ходила только в чёрном. Потом как ни в чём не бывало она вышла на улицу в своём старом платье и больше никогда о муже не говорила. Есть такие люди, при общении с которыми не скажешь, в чём именно проявляется их «странность» или «ненормальность», но сомнений в этих качествах нет. Такой была и Марья Иосифовна.
