– Я сделал все, что мог, милая, – честно ответил он. – Я отомстил за девчонку, я почти нашел Дерево… Я сделал все, что у меня получилось, и я так старался…
Анабель продолжала его разглядывать.
– А ты уверен, что это была твоя девчонка?
Томас хотел отмахнуться, прижать сонное тело жены к себе, занять ее губы кое-чем поинтереснее пустых разговоров – но Анабель, комната и Юли уже исчезли. Вокруг была просыпающаяся пустыня.
Слабость усугублялась; ругаясь сквозь зубы, Томас перевернулся на живот и попробовал встать. Ноги не болели, не покрывались язвами, не кровоточили, они просто не слушались его, казалось, их вовсе не существовало. Томас похлопал себя по колену, почувствовал ладонью грубую ткань штанины, но прикосновение руки он не ощутил. На мгновение замерев, он покачал головой и пополз, подтягивая безжизненные ноги, к окровавленной фигуре на песке.
Сонный покой, разливавшийся внутри, лишал его движения четкости. Томасу было так тепло, он ощущал такую расслабленность, что ему хотелось просто уснуть, чтобы вернуться в комнату, к Анабель и дочери. Но пытливый взгляд зеленых глаз не позволял ему этого.
– Увижу, что это девчонка, и все. Прогнать меня еще раз у тебя не выйдет, милая… – шептал Томас, подползая к темному пятну крови на песке.
Тело лежало ничком, руки были раскинуты в стороны, ноги – чуть поджаты. Томас потянулся, взялся, морщась от прикосновения к запекшейся крови, за темную ткань, которой варвары накрыли добычу, и отдернул ее.
Крылатый был уверен, что увидит хрупкую фигуру в куртке Братства, длинные русые волосы, изящные руки с тонкими пальцами, узкие плечи. Он уже содрогался от этой картины, но был к ней готов.
Когда ткань соскользнула с обнаженной спины лежащего, Томас уронил голову на руки и засмеялся.
Накидка скрывала под собой юные, но без сомнения мужские плечи, на окоченевшей коже выделялась вязь татуировок и виднелось несколько шрамов.
– Ты как всегда права, милая, – со смехом проговорил Томас, поднимая лицо к небу. – Кажется, я немного здесь задержусь.
* * *
Девочка отказывалась от еды, морщила розовое личико, отворачивалась от груди кормилицы, извиваясь в ее руках. Она то заходилась в крике, то мелко кашляла, то замолкала, равнодушно смотря на все серыми глазками.
Три бесконечно долгих дня Юли смирно сопела в своей колыбельке, тянулась ручками к отцу и плакала каждый раз, когда Томас отходил от кровати, все еще пахнувшей кровью.
Похороны запомнились ему смутно.
