«Она так спокойна, так прекрасна сейчас, – думал он, – смерть должна была обезобразить ее, сделать чуждой всему живому. Но этого же не произошло, значит, Анабель жива».
Томас протянул руку, крепко взял жену за предплечье и слегка встряхнул.
– Ну же, милая, просыпайся, – шептал он, продолжая трясти безжизненное тело. – Давай! Давай же! Ты живая! Проснись! Ну!
Он уже кричал, вопил во всю силу легких, не замечая, как слезы текут по лицу, а из болезненно скривившегося рта вырывается вой. Так воют только дикие звери, попавшие в капкан.
Крепкие мужские руки оттащили его, извивающегося, от кровати и вывели наружу.
– Так, парень, тебе надо собраться, – говорил ему кто-то большой и сильный знакомым голосом, но Томас ничего не видел из-за накатившей боли, от которой потемнело в глазах. – У тебя там ребенок новорожденный, Том, слышишь? – продолжал кто-то, хватая его за плечи, прижимая к широкой груди. – Я знаю, тебе больно сейчас, но она хотела, чтобы ты остался сильным ради ребенка…
– Не говори о ней так! – зарычал Томас, отталкивая Вожака. – Никто из вас ее не знает! Она не могла умереть, не говори о ней так!
Хэнк, не отпуская вырывающегося Крылатого, похлопал его по спине.
– Ну-ну, давай, поплачь сейчас и иди к дочке, – проговорил он, судорожно сглатывая.
– Я не буду плакать! Она живая, – кричал Томас надрывно, – она живая, я знаю… она… она не могла…
Наконец слезы прорвали последний заслон, силы покинули Крылатого, он обмяк, опираясь на Вожака, и заплакал, хватая ртом горький воздух.
* * *
Выследить отряд варваров оказалось нетрудно. Тяжелой поступью воины шли через пылевую косу, не скрываясь, не путая следов. Томас летел по их цепочке, не отрывая взгляда от песка: вот тут отряд устроился на ночевку, здесь варвары развели костер, тут освежевали пойманных лисиц – шкуры с рыжим мехом до сих пор валялись рядом с кострищем, – отсюда продолжили путь с наступлением утра. Не прошло и суток, когда Крылатый заметил их на горизонте – десяток темных точек, что становились ближе к нему с каждым сильным взмахом крыльев.
Тянущая боль в груди усиливалась, Томас отгородился так же, как давно привык не обращать внимания на боль от воспоминаний, старых ран и тоски. Медальон слабо шевелился, надрывая тонкие корешки, крылья то слушались, красиво изгибаясь на ветру, то становились слабыми, через силу делая взмах. Крылатый еще не падал на песок, успевая восстанавливать равновесие усилием воли, но первое падение было уже не за горами.
