Дора не поверила, стала переворачивать имущество вверх ногами, звала Марика и так, и сяк в вечной бабской надежде на ответ.
Я смеялся.
– Ой, и тут нема? И там нема? А под кровать полезь! Точно, там сидит Марик. И под кроватью нема? Так уже ж в будке собачиной точно задремал… Там ему и место. Бежи, бежи скоренько!
Сказал от злости на Дору и на Марика. И тут же молнией меня ослепила мысль: точно, в будке затаился.
На двор мы с Дорой вылетели вместе, я ее толканул легонько, сам первый до будки кинулся.
Как Марик туда залез, как завернулся бубликом, не знаю. Но человеку все возможно, тем более от страха.
Я запустил руку в дырку. С воем и стоном Марик меня за мою невинную руку цапнул своими зубами. Выворачиваюсь – никак. Только крепче боль от острых зубов придурка без человеческого образа.
Подбежала Дора, увидела мое положение. Ухватилась за низ будки и с всех своих ведьминых сил попыталась перевернуть. Но, видно, Марик всю пустоту до такой степени забил собой, что с ходу силами одной старухи перевернуть будку оказалось нельзя.
Дора начала бить будку ногами и уговаривать уговоры на разнообразные лады:
– Маричек! Родненький! Отдай ему руку, отпусти, ты в будке запутался, ты ж себя, Маричек, бедненький, можешь неосторожно поломать даже пополам, и спинку, и все на свете! Ты лучше потихоньку раскручивайся там, ручки свои, ножки свои потихоньку распутывай! Ну, хлопчик мой хороший, давай! Давай! Нихто ж тебя не обидит! Отпусти руку, мы отойдем! Ты только распутайся там внутри себя и вылезай, Маричек! А еще лучше – мы с Лазарем на четыре руки будку перевернем, ты и освободишься. А там поговорим… Ну шо ты боишься, Маричек?!
А моя рука аж горит в чуждых проклятущих зубах.
Наверно, и кровь течет несчетно. А я ж не вижу – глубоко в дырке невидимо гибнет моя собственная рука.
И тут за забором заржал коняка, остановилась бричка.
Голос Ракла прогремел громом:
– Ну шо, гевалт? Жиды, здоровеньки булы! Мое добро делите – не наделитеся? Перец, хватит тебе орать! Выходи сюда! Розка! Не ори! И ты выходи на свет! Щас я вас на чистую воду выведу в свете революционного дня!
Ракло приближался ко мне с самой моей спины, я слышал, как поскрипывает его кожаная сбруя, как тяжело и легко в одно и то же время ступают его сапоги по мерзлой весенней земле.
Ракло приблизился впритык и понял, что тут особенное положение. И не Розка, а Дорка. И никакого Шкловского рядом напрочь нету.
Ракло одним сильным рывком перевернул будку вместе с Мариком, и я тоже как-то вывернулся разом с будкой и Мариком. Потому что его зубы оставались в моем собственном живом мясе.
