Больше ничего.
Плакал Марик, хрипел. Может, дурковал по своей беспризорной привычке, может, правда от боли с ума сходил.
Бросил его в его же беспамятство. Хай спит.
В уме сделал еще два ящичка: с портфелем и с Суней. И то и другое не задвигал сильно. Глупость говорят: подальше задвинешь – поближе возьмешь. Это если голова пустая. Когда полная, надо главное прямо возле глаз держать. Хоть с обратной стороны глаз – а наготове.
Нервы мои находились на пределе невозможного. Обвел взглядом комнату, узлы с барахлом, остановился на зеркале – рама деревянная, в завиточках. Как посередине Розкиного лба. Только у нее – один, а тут – вот сколько! На десять Розок хватит.
Зеркало в керосиновом свете светилось урывками, приманивало. Как Розка.
Я нарочно отогнал свое чувство.
Усиленно начал думать про Зою.
Дальше помешал Марик.
Выскочил из занавесок с криком и ужасом:
– Ой! Ой-ой-ой! Оно мне прямо в живот воткнулося! Аж до крови воткнулося своей каменюкой проклятой! Ой, я невиноватый! Я его не брал! Ей-богу, не брал! Папа, не брал я оттудова ничего! Оно само меня догнало!
Марик вроде артиста одной рукой придерживал занавеску, а за другую заступал ногой и мялся, не знал, или ему назад прятаться, или выступать на полную силу вперед.
Душегрейка! Моя душегреечка! В минуту доброты и сочувствия забыл – в маленьком карманчике изнутри я спрятал кольцо. Папиросная коробочка, видно, совсем растрепалась от Марикового кручения на постели, тем более когда я его тряс и мял. А я и забыл про кольцо! Забыл!
Хорошим спокойным голосом приказал Марику:
– Дай сюда. Я в кармане случайно оставил. Дай.
Марик ответил тоже спокойно и трезво, вроде только что не верещал, как зарезанный придурок:
– Не дам. Убивай – не дам. Оно мое. Не твое. Мое. Мое!
С криком такого содержания Марик молнией промелькнул мимо меня и мимо всего на пути. И в дверь, и дальше, и на улицу. Я даже остолбенел, как от магнетизма.
Тоже выбежал на деревянных ногах – в темноте никого, ничего. Ни одна собака не гавкнула.
Я туда, я сюда. Марик исчез.
Голый, босый, в бинтах и моей душегрейке. Пропал.
Впервые за долгий период времени я заплакал от всего своего натруженного сердца. Моя настрадавшаяся душа ощутила под самым моим горлом приступ одиночества. Руки мои не знали, куда деваться, глаза мои не понимали, куда смотреть. Ноги мои не представляли, куда им направиться. Голова моя сделалась пустая и ненужная вместе с мозгами.
От нахлынувшей силы я шматовал узлы, рвал тряпки, раскидывал добро на все углы. Топтал ногами и руками, и даже головой. Пока силы не оставили меня.
