– Дура ты, Ксеня! – плакала в трубку Тамара.
– Ты тоже дура! – ревела я в ответ.
– Что делать будем, а?
– Ничего…
А что тут поделаешь? Сама виновата. Вернее, сами. Наревевшись дуэтом с Томкой, я повесила трубку и вытерла мокрое лицо Андрюшиными шортами. Потом подошла к его кроватке. Сын спал…
Я наклонилась и вцепилась зубами в деревянный бортик детской кроватки. Плечи мои тряслись.
Потом я посмотрела на сына долгим взглядом и вышла в прихожую. На антресолях, я знала, стояла большая коробка с лекарствами…
>3
«о I
>3
3
Он
«о
ч
3
"5
*3
й о «о
Выщелкнув из упаковок тридцать таблеток феназепама, я шмыгнула на кухню. В квартире было тихо. Папа в своей комнате смотрел какой-то фильм, в другой комнате мама с сестрой о чем-то болтали, в третьей спал Андрюшка. Свидетелей не было.
Я включила свет, огляделась в поисках графина с кипяченой водой. С детства не могу пить воду из-под крана, хоть тресни. Графина не было.
Через полминуты я вспомнила, что сама отнесла его в свою комнату, на случай если ночью Андрюшке попить приспичит, и вышла с кухни, держа в ладони тридцать белых пилюль, которые должны были раз и навсегда решить все мои проблемы.
В комнате было тепло, горел ночник.
Я склонилась над детской кроваткой.
Маленький человечек крепко спал, обнимая резинового зайца – мой последний подарок. Захотелось протянуть руку и прикоснуться к его лицу. Протянула. Дюшка вздохнул во сне, отпустил своего зайца и схватил меня за палец.
Стиснув зубы, я пыталась не разреветься.
– Сынок… – шептала я, присев на корточки, – ты не обижайся, маленький… Сил нет, ей-богу… Я старалась, честное слово, старалась… Ну, кто виноват, что у тебя мама такая дура? Ты прости, что меня ненадолго хватило. Переоценила я себя. Не могу я больше, правда. Ты расти, сынок. Расти большим, здоровым и умненьким. Подрастешь – и к тебе папа вернется… Наверное. Должна же у него совесть когда-нибудь проснуться? А еще у тебя дедушка есть. Он – мужик. Настоящий. И ты таким же станешь. Бабушки есть. Аж две штуки. Они для тебя все сдела-
ют. А я – не смогла. Ты не ругай меня, я сама еще ребенок, мне тяжко… Ты прости… Прости… И разревелась.
Перед глазами все сразу затряслось и поплыло. И нос заложило.
Дюшка заворочался во сне, улыбнулся и сунул мой палец себе в рот.
Я крепко стиснула в кулак ладонь с зажатыми в ней колесами и обернулась. За моей спиной, над тускло горящим ночником, висела икона Спасителя. Которую нам дали в церкви, когда мы крестили Андрюшу. Спаситель грустно смотрел на меня и молчал. И я молчала.
