Сам Николай II, Витте, да и многие сановники ожидали, что день опубликования манифеста, 18 октября, если и не превратится во всеобщий праздник, то по крайней мере станет днем единения и примирения. Но этого не произошло. Если умеренные слои общества считали, что теперь можно пойти на соглашение с властью, левые расценивали манифест лишь как промежуточную победу, признак слабости противника. Лидер левых либералов П. Н. Милюков узнал о манифесте в Москве в Литературном кружке. Ликующие сторонники подняли его на руки, поставили на стол в центре ресторанной залы и заставили произнести речь. Подняв бокал шампанского, Милюков сказал: «Ничто не изменилось, война продолжается». И эту точку зрения разделяли многие. По стране прокатилась новая волна митингов. Не стихало и революционное движение. Дело дошло до вооруженного восстания в Москве (9 – 18 декабря 1905 г.), подавлять которое пришлось военной силой.
Во время обсуждения и в первые недели после опубликования манифеста современники склонны были расценивать его как конституцию. Но, строго говоря, таковой он не был. По сути, это была очередная декларация намерений правительства. Правда, на этот раз заявленные планы преобразований включали все основные требования оппозиции: гражданские свободы (неприкосновенность личности, свободу совести, слова, собраний, союзов), признание думы не законосовещательным, а законодательным органом. Однако для того, чтобы все это стало действительностью, надо было еще разработать соответствующие законы. В этой ситуации многое зависело от того, какую окончательную форму примут планируемые преобразования, а в конечном итоге – от воли императора, без подписи которого не мог быть реализован ни один закон. А сам он с самого начала относился к манифесту именно как к конституции. Более того, при обсуждении текста император не пытался обойтись минимальными уступками. Эту свою позицию он объяснял тем, что предпочитает «давать все сразу, нежели быть вынужденным в ближайшем будущем уступать по мелочам и все-таки прийти к тому же».
Решение далось Николаю II очень тяжело. «Ужасные дни», «страшное решение», писал он матери. Но после того как это решение было принято, он не считал себя вправе отказываться от данного слова. Принимая в декабре представителей монархических организаций, чуть ли не требовавших от монарха отмены манифеста и подтверждения незыблемости самодержавия, император сказал: «Манифест, данный Мною 17 октября, есть полное и убежденное выражение Моей непреклонной и непреложной воли и акт, не подлежащий изменению».
