Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2016 | страница 49



становятся смородиной в воде
и водят, как слепые, и стучат –
продольно сквозняку или дыре
впадая в детство, наготу и взгляд,
которые – сквозь кашель – унесёт
на щель похожий, голый листопад
сквозь кролика, похожего на вход.

* * *

Что ж счастье есть в домах, где кровоток –
к себе призвал невидимый сквозняк,
где едешь ты – с вагонами далёк –
и белый смех, упрятанный в санях,
сопровождает в тот поток тебя,
в примерный (даже сказочный) сугроб,
и смерть касается тебя, как живота,
предчувствуя рождение твоё.
Счастливая роженица-ты, смерть,
вот кокон сброшенный лежит уже в снегу,
и мы с тобою, растерявши твердь,
как-будто в хирургическом раю
подслеповато щуримся на свет,
топорщим крылья, учимся слогам,
молчанию, которое в ответ слагает тот,
что подобает нам.

О поэзии Алесандра Петрушкина

Александр Петрушкин отважился писать так, словно поэзия начинается заново, с чистого листа. Его меньше всего интересует игра в литературные стили, он не заботится об эстетике стиха, о его метафорической насыщенности, о его певучести. Петрушкин – поэт-труженик. Взяв за основу классический размер, он работает со стихом так, как работают с лопатой в огороде, ворочая крупными комьями земли. Каждое слово у Петрушкина материально осязаемо, физически ощутимо; речь его затруднена, однако – уверенна и упряма. С первых же строк его последнего сборника «Геометрия побега», вышедшего в издательстве «Русский Гулливер» в 2015 году, становится ясно, что автор – поэт-нарушитель, он не признаёт стройности изложения художественной мысли, согласованности синтаксических конструкций; его словесный поток стихиен и подчиняется скорее эмоциональным импульсам, нежели продуманно-внятной логике поэтического высказывания: вся логика Петрушкина – в попытке выразить нечто цельное, законченное языком неявных смыслов, – которые иногда оборачиваются откровенными темнотами. Его стихи нельзя воспринимать как текст, который нуждается в словесном понимании; их можно лишь улавливать чувством – и, пожалуй, постараться дочувствовать. Порой они, кажется, изнемогают от обилия невероятных образов, накаляются от плотности своего поэтического содержания; часто внутренне напряжение текста взывает к остановке чтения, хочется передохнуть – однако всё же подчиняешься воле автора, который бесконечно готов идти тайными тропами русской речи, полной грудью вдыхая чистый воздух, перешагивая через буреломы и раздвигая упругие ветки одичавших кустарников, – вот, кстати, и перекликающиеся с этим моим сравнением строки из стихотворения «Скрипящая пружина слепоты…»