— Да что случилось? Надо узнать. Надо в думу идти, — подумал вслух Фивейский. И зашагал.
А за ним и весь хвост потянулся, как за головой. А за первым хвостом и другие хвосты. А вот уже Андрейка с бабушкой, захваченные общим потоком, идут из Замоскворечья в центр.
Взошли на мост через Москву-реку, а поперек его солдатская цепь. Серые шинели, винтовки по-фронтовому с примкнутыми штыками.
— Братцы, родные! Мы же свои, пропустите! Оголодали совсем. Управы на богатеев-лавочников ищем! — бросились к ним инвалиды войны.
— Почему не торгует молоком Чичкин? — подошел к офицеру учитель Фивейский. — Продавать детям молоко его патриотический долг!
— Проходите, проходите, — нехотя разрешил офицер, взглянув на учителя как на сумасшедшего.
Толпа уплотнилась между Манежем и решеткой Александровского сада. И здесь тоже были ряды солдат и блеск штыков. У Андрейки сердце забилось в предчувствии опасности. Он весь встрепенулся, когда мальчишки, набежавшие сверху по Большой Никитской улице, вдруг засвистели, заорали: «Тю, тю! Ряженые-переряженые!»
Оглядев придирчиво солдат, Андрейка увидел толстые морды, а под шинелями сапоги жандармского фасона. Тогда и он, заложив два пальца в рот, дал такой свист, что бабушка зажала уши.
Офицер погрозил ребятам.
Толпа повалила дальше, вдоль узорной ограды Александровского сада. Подхваченные общим потоком, бабушка и Андрейка уже не шли, а бежали.
Пронеслись мимо Исторического музея, мимо Иверской часовни, от которой пахнуло теплом и ладаном и на миг озарило колеблющимся светом свечей. Толпа подхватила, как поток в половодье, и молящихся, и нищих, и даже блаженного Тимоню, который всегда, и зимой и летом, стоял на ступенях часовни босиком.
Остановились запыхавшиеся люди только у крыльца Московской думы. Оглядевшись, увидели: экипажи, пролетки богачей с кучерами, важно возвышавшимися на козлах, заполняли площадь перед Думой.
На высокую снежную кучу взобрался босоногий Тимоня и крестился на решетчатые двери Думы, которые то и дело открывались, пропуская господ в шубах и отталкивая простой народ.
Вот подкатил на ревущем автомобиле Михельсон, и двери широко распахнулись перед ним, словно ждали.
Какие-то в чуйках и в поддевках бросились было за ним, но остались с носом перед дверьми. И с досады заколотили в них кулаками, закричали:
— Требуем разъяснения!
— Почему Чичкин закрыл молочные магазины? — присоединил свой тонкий голос учитель Фивейский.
— Вот вам разъяснят казачки нагайками, — щелкнул кнутом кучер городского головы Челнокова.
