Но вот Бескобылин наклонился над очагом, и шелковая ткань сверкнула красными отсветами, словно грудь солдата была охвачена пламенем. Внезапная догадка молнией пронзила Солода. Это же полковое знамя!..
Солод полежал еще несколько минут, о чем-то раздумывая. О чем он думал? О своем предсмертном раскаянии в болоте?.. Нет, он о нем забыл сразу же после того, как отогрелся в солдатской шинели Бескобылина. Его сейчас волновали и возбуждали совсем другие мысли. Резким рывком сбросил шинель и голый, как дикарь-людоед, набросился на Бескобылина, впился холодными пальцами в его горло. Солдат хрипел, пытался достать зубами до рук Солода, ударил Солода головой в подбородок с такой силой, что у того треснула челюсть. Но Солод был значительно сильнее его. Борьба продолжалась недолго.
Через несколько минут Иван снимал с его груди полковое знамя. Обмотавшись нежным шелковым полотном, он расшнуровал на мертвом надежные ботинки, положил их у костра, а тело бросил в лесное озеро... Потом достал из противогазовой сумки Бескобылина кусок черного хлеба, допил самогон из его фляги. Когда вымытое Бескобылиным белье немного подсохло, Солод оделся, накинул на плечи солдатскую шинель, надел ботинки и пошел искать Аниного дедушку.
На другой день приваленный большой копной сена, он ехал к линии фронта. Его безжалостно трясло, но настроение у Солода было великолепное. Только бы перейти фронт, а там ему теперь поверят...
— Нн-но! Нн-но! — Хрипловато покрикивал дедушка, погоняя свою тощую клячу.
Да, Солоду поверили. Но за потерю партийного билета он был наказан. Нового партбилета ему не выдали. Однако военное звание сохранилось. Через несколько месяцев его назначили заместителем командира части по материальному обеспечению.
Как-то, поехав на станцию за боеприпасами, Солод был ранен осколком бомбы, сброшенной на эшелон. После шестимесячного пребывания в госпитале его демобилизовали...
Где-то в 1950 году произошло такое событие. В его кабинет зашел невысокий человек в офицерском кителе без погон, с толстой кленовой палкой в руке. Человек тяжело припадал на левую ногу, — видимо, левая была короче правой на несколько сантиметров и почти не сгибалась в колене. Незнакомец подошел к письменному столу, опустился в кресло, снял фуражку. Волосы у него были каштановые, густые, закрученные в мелкие кольца, как шерсть каракуля. Попросил разрешения закурить. Но не донеся до рта еще не зажженную сигарету, он резко поднял голову, внимательно посмотрел на Солода, подался туловищем вперед, и на несколько секунд застыл в такой позе, ощупывая его глазами. Солод вздрогнул от этого взгляда. Иван Николаевич пытался вспомнить, где он видел эти подвижные глаза, этот широкий нос, эти каштановые волосы... И вдруг как вспышкой озарило память — Козлов. Солод сразу же сообразил, — что может знать о нем этот человек? Немного. То, что он исчез из лагеря. Больше ничего. Он не мог видеть, как Солод подходил к машине Колобродова, — пленные были в бараке, под надежной охраной... Признаваться, что узнал его, или подождать, как он себя поведет? Лучше подождать. Если Козлов не назовет его по имени, значит, он думает о нем что-то плохое. Не узнать он не мог... Но как ему удалось избежать расстрела? Ведь Солод о нем докладывал отдельно...
