– Осматривал и не обнаружил никаких остатков, достойных упоминания.
Кэвендиш улыбается.
– Я смотрю, от вашего внимания мало что может ускользнуть, мистер Самнер, – говорит он. – Клянусь Богом.
– На руках и шее отсутствуют свежие царапины или порезы, которые могли бы свидетельствовать о борьбе, – заключает Самнер. – Можете одеться, мистер Мак-Кендрик.
Мак-Кендрик повинуется. Браунли молча наблюдает за тем, как одевается судовой плотник, после чего велит ему подождать в кубрике, пока его не позовут.
– Вот он, ваш убийца, еще тепленький, – говорит Кэвендиш. – Ободран у него член или нет, но он виновен, точно вам говорю.
– Очень может быть, но у нас нет убедительных доказательств, – возражает Самнер.
– Он сам признался в том, что он – содомит. Какие еще доказательства вам нужны?
– Чистосердечное признание, – отвечает Браунли. – Но, если он не признается, я все равно намерен заточить его в кандалы, и тогда пусть с ним разбирается магистрат[58], когда мы вернемся домой.
– А что, если он невиновен? – говорит Самнер. – Или вы согласны позволить настоящему убийце свободно разгуливать по кораблю?
– Если это не Мак-Кендрик, то кто же еще это может быть, чтоб мне пусто было? – спрашивает Кэвендиш. – Сколько еще содомитов, по-вашему, мы набрали в этот чертов экипаж?
– Пожалуй, я бы поверил в его вину, если бы нашелся свидетель, который видел их вдвоем, – отвечает Самнер.
– Распорядитесь заковать Мак-Кендрика в кандалы, Кэвендиш, – отдает приказание Браунли. – А потом сообщите остальным членам экипажа, что мы хотим побеседовать с тем, кто видел, как он разговаривал с Ханной или уделял мальчишке особые знаки внимания. Скорее всего, Самнер прав. Если он виновен, свидетель обязательно найдется.
Дракс прислушивается к разговорам в кают-компании. Моряки снова и снова вспоминают о мальчишке, хотя он уже умер и его нет с ними. Сегодня после полудня его завернули в парусину и сбросили в море с кормы корабля; он смотрел, как волны поглотили тело. Отныне мальчишка превратился в ничто. Он даже не олицетворяет собой никакого образа или мысли, но они тем не менее все еще говорят о нем. Причем конца и краю этому не видно. Вот только какой в этом смысл? Дракс жует вареную говядину, запивая ее чаем из большой кружки. Говядина кисло-соленая, а вот чай сладкий. Чуть пониже локтя у него красуется след от укуса в полдюйма глубиной. Он чувствует, как рана болит и чешется. Дракс понимает, что было бы быстрее и легче перерезать мальчишке горло ножом, но клинка под рукой не оказалось. Да и вообще, он как-то не привык планировать такие вещи. Он всего лишь реагирует и действует, и каждое действие остается самостоятельным и самодостаточным: трахание, убийство, испражнение, еда. Они могут следовать друг за другом в любом порядке. Ни одно не обладает приоритетом над другим. Дракс подносит тарелку к лицу, наклоняя ее, словно зеркало, в которое он собирается посмотреться, и слизывает подливу.
