Он поднял глаза на папу, но на лице у того было то же выражение равнодушия, только в голосе зазвучало недовольство, когда он вдруг сказал:
— Говори все! И худое может стать чудодейственным, все в руках господних. Ты был там?
— Я был там, ваше святейшество. Я видел своими глазами все и все слышал.
Неторопливо и обстоятельно говорил иезуит.
Слово в слово передал он о том, что происходило на Раде в Переяславе, не упустив и того, как еретик Хмельницкий изрек своим богопротивным голосом страшные слова, за которые ему не уйти от ада и адских мук: «У нас в Переяславе колокола так звонят, что даже в Риме слышно. Запляшет там папа с иезуитами!»
Черная тень скользнула по лицу папы, Еле шевеля губами, он выдавил:
— Дорого заплатит еретик за богохульство свое. Говори дальше.
И снова Гунцель заговорил.
Рассказ его не обрадовал папу. Что ж, Иннокентий X, в сущности, и не ждал лучшего. Когда иезуит закончил свой рассказ, папа долго молчал. Сидел, заслонив глаза рукой.
В стекло постучал клювом сизый голубь, любимец папы. Пришел час, когда папа собственноручно отворял окно, кормил голубя зернами со своей святой ладони. Приготовленные слугой зерна пшеницы золотились в серебряной тарелочке, голубь видел их сквозь стекло. Он еще раз ударил клювом в стекло, взмахнул крыльями и полетел. Иннокентию X было сегодня не до него.
— Ступай, отдохни, сын мой, — произнес папа после долгого молчания. — Ты оправдал надежды святой церкви, Иеремия Гунцель, и потому вскоре ты снова поедешь в те края.
Папа открыл глаза, и иезуит слегка отодвинулся от кресла, точно огонь, зажегшийся в прошитых красными жилками глазах Иннокентия X, мог опалить его.
— Ты предстанешь на этой проклятой мною земле, — с угрозой продолжал папа, — как вестник моей воли. Там, где ты пройдешь со многими слугами моими, все живое умрет. Дети проклянут отцов, а отцы детей. Аминь!
— Аминь! — повторил Гунцель, сложив ладонями руки и прижимая их к груди своей.
— Они пожалеют, что пошли против Ватикана, но будет поздно. На сей раз я не уступлю. — Иннокентий вытянул руку перед собой и хрипло проговорил: — Пытки, муки, лютая смерть на головы еретиков. Ступай, сын мой.
Тихонько, осторожно ступая, точно не ковер лежал под ногами, а разбитое стекло, Иеремия Гунцель покинул папскую опочивальню.
Спустя несколько дней негоциант Умберто Мелони, имея при себе охранную грамоту венецианского правительства, выехал в Польшу, с тем чтобы по дороге посетить еще некоторые города в других государствах.
